Человек вообще призван к святости. Есть заповедь – “будьте святы, ибо Я Свят, говорит Господь” (Левит. 19:2). Мы призваны к святости – это наш крест быть святыми. И тоска наша оттого, что мы не святы. И мука нашего сердца оттого, что мы не вырастаем в меру своего призвания, но мы обязаны все быть святыми. Мы всегда решаем нравственные коллизии – смолчать или сказать, отдать свое или взять чужое, пройти мимо или вмешаться, встать раньше, чтобы сделать что-то доброе или проспать до “поздних петухов”. Мы всегда решаем нравственные вопросы. Тот кто, решился решать их в сторону плюса, тот встал на путь святости – очень тяжелый неоднозначный путь. На этом пути многие первые будут последними, многие последние – первыми. Достаточно вспомнить только благоразумного разбойника. Но вот, юродивые – это совершенно особый путь. То есть их столь же мало, как у Маяковского – писательский труд, что добыча радия, в грамм добыча, в год руды, то есть изводишь единого слова ради тысячи слов словесной руды. Значит, человеческий материал, если можно грубо так выразиться, в многомиллионных своих массах едва ли рождает одного юродивого в целое поколение. Это совершенно особый подвиг. Это выше мученичества, выше преподобничества – выше всего. Ибо юродивые отказываются от разума, сохраняя его в ясности и целостности, полностью пренебрегая всеми условностями нашего падшего бытия, они отдают себя во всецелую жертву Богу, при этом от людей видят одни насмешки, презрение, ругань, побои или, по крайней мере, такое высокомерное сострадание. Как бы, вот – блаженненький… Ведь красивое слово юродивый по-славянски означает безумный. Ведь нужно переводить эти вещи. Если произнести его на языке наших предков, значит – сумасшедший. Это те, кем они хотели быть в глазах окружающих, чтобы спрятать за этой личиной сумасшествия, за слюной, текущей по бороде, за полным отсутствием одежды, за голым видом своим, за сбившимися в колтун волосами спрятать непрестанную молитву о тех, кто их презирает. Чтобы лишиться всякой возможности потщеславиться, чтобы ни от кого не принимать похвалы, потому что самое твердое добро, то, за которое тебя не хвалят. Юродивого никто не хвалил. От них даже псы отворачивались, когда они хотели, обнявши собаку согреться с нею зимой на свалке. От них и собаки убегали. То есть от них Бог иногда и это утешение отнимал, они ничего не имели. Кроме того, они считались ниже всяких моральных категорий, считаясь просто идиотами, только тогда слов таких не знали. Так вот мы к слову юродивый добавляем Христа ради юродивый, то есть добровольный юродивый, сохраняющий всю ясность ума, сострадающий всякому человеку, молящийся о всех, особенно о падших. Юродивые спускались на самое дно общества, где живут проститутки и алкоголики, самогоноварильщики и контрабандисты, где живут души клейменные с рваными ноздрями, где нет ничего светлого. И там они, как грязные среди грязных как-то в тайне Богу молились об этих падших людях. А некоторые дурачились при этом, чтобы даже эти их били. Это были люди столь высоко стоящие, что мы об этом говорить только можем, даже со страхом. А мы даже подумать об этом не можем правильно, потому что это очень высоко. Но юродивые всю ту высоту спрятали за непробиваемую стену именно того безумия, сумасшествия. И поэтому их никто не хвалил. Нужно еще понимать, что в обществе всегда было много сумасшедших. Среди этой массы сумасшедших, которых надломила жизнь, которые, потеряв что-то в жизни, лишились рассудка, сошли с ума от радости или от горя, спились, пропили ум и т. д. Все эти сумасшедшие составляли некий фон неразличимости, ибо те Христа ради сумасшедшие были неотличимы по внешности от этих настоящих сумасшедших. Тех били и этих били тоже, тех гнали и этих тоже гнали, этими гнушались и бросали им одежду и хлеб издалека, ибо стыдно прикоснуться к воняющему и вшивому, грязному нищему. И этот такой же. Но это человек, которого весь мир недостоин. То есть тайна невместимая на самом деле.