— Ну да, — она вскинула кустистые брови, вынула платок из кармана передника и протерла взмокший лоб. — Я ж так и сказала. Мы с тобой об этом уже полчаса толкуем. Селезневская, показалась бы ты врачу…
— Но… Как же это? — поднявшись, подошла к уборщице, взяла ее за запястье и, с надеждой заглядывая в глаза, уточнила: — Я слышала сплетни, думала, еще есть время… Мало ли, что люди говорят.
— Ну, мой подслушал разговор бухгалтерши с главной. Они ругались из-за каких-то перечислений, и наша грымза сказала, что все уже решено. Дело обтяпают до Нового года, сделка “на мази”. Кто-то там выкупает океанариум и ждать не намерен.
Не первый, а еще один. Московский какой-то. Я думала, ты знаешь уже, поэтому сидишь как прибитая.
— Нет, не знала. — Я вернулась на стул, села и закрыла лицо руками. Слез не было, слов тоже. Только безумная усталость, и еще тягостная, пожирающая изнутри тоска.
— Не реви только, Алиска. — Зоя Григорьевна подошла, по-отечески коснулась ладонью моей головы, погладила осторожно, как маленькую. — Ты молодая совсем.
Найдешь себе нормальную работу. Это нам, старикам, лишь бы на пенсии копейку заработать…
— А Гоша? — пискнула, чувствуя, как пропадает голос.
— Да что ему будет? Гринписовцы, которым ты писала, говорят, уже след взяли. Не дадут морских гадов в обиду. Так что о себе думай, милая. Бледная вон вся, худая совсем. Едь-ка ты домой, баню затопи, прогрейся как следует и отдохни. Нечего сидеть в этой морозилке.
— Да, пойду уже, — поднявшись, улыбнулась женщине. — до свидания.
— Всего хорошего. — Она снова промокнула лоб платком и, подхватив брошенное в проходе ведро, ушла убирать помещение.
А я побрела за курткой, понимая, что жизнь моя меняется. Как бы мне не хотелось сохранить ее в том же виде, что и раньше, судьба уже приготовила новые испытания. Оставалось только верить, что где-то там, за этими крутыми виражами, ждет счастье. Не может же вечно фортуна стоять ко мне задом?
Оказалось, еще как может.
На улице разразился настоящий мороз, а я, в отличие от Ворошилова, не могла позволить себе такси. Пришлось идти на остановку, ждать общественного транспорта и трястись всю дорогу от холода. Быстро намокшие сапоги не грели; прохудившаяся куртка оставляла желать лучшего, от чего меня продуло со всех сторон. И, когда, наконец, добрела до дома, в носу неприятно засвербило.
Простуда дошла и до меня. Только отлеживаться было некогда.
Переодевшись в куртку, все еще пахнущую Ворошиловым, я вышла во двор и начала расчищать занесенную снегом дорожку. Затем нанесла в дом дров, растопила печь и, совершенно околев, расплакалась.