— Шалва! — услышал он сквозь шум в ушах голос придворного поэта Торели. — Лети в ставку. Или заруби атабека, или заставь поднять войска.
Но и в главную ставку нельзя ускакать Шалве. Догонит стрела, вонзится в спину, и скажут, что Шалва бежал с поля боя. Никогда еще Шалва не показывал врагам спины.
— Шалва, спасайся, беги! — в каком-то отчаянии крикнул Турман Торели, отбиваясь от четверых сразу.
После этого обреченного крика оставшаяся горстка грузин вдруг повернулась к врагам спиной, чтобы прорваться из окружения. Враги увидели, что знамя Грузии дрогнуло и двинулось к тылу. С новым ожесточением они бросились вдогонку за знаменем. Знамя закачалось, на мгновение высоко взметнулось над сечей и рухнуло в кровавую кашу.
Шалва схватился за правое плечо. Сквозь пальцы брызгала кровь. Окровавленной рукой он начал мазать лицо, и лоб, и щеки. Солоно сделалось на губах. Торели, обернувшись, увидел кровавую маску вместо лица Шалвы.
— Мажь и ты, мажь кровью лицо, примут за мертвеца!
Шалва упал и сразу затерялся среди бесчисленных трупов. Торели окунул руку в лужу чьей-то чужой (может быть, хорезмийской) крови и, разукрасив себе лицо, тоже упал на сраженных врагов и братьев.
Бегут над Шалвой и Торели пешие хорезмийцы, с улюлюканьем мчится конница. Некогда разбирать, кто жив, кто мертв. Вот перепрыгнули через Торели, вот поднялось копыто, брызнула чья-то кровь, полетели клочья мяса. Мчатся над поверженными грузинами враги, зов к аллаху не смолкает ни на секунду:
— Аллах! Ил аллах!
Мчатся… Мчатся… Мчатся… Свистят сабли, храпят кони, вопят люди, стучат копыта, звенит оружие. Мчатся, мчатся, мчатся. Господи, будет ли им конец. Их передовые должны были уж достигнуть главного лагеря грузин. Отчего же не слышно оттуда шума боя!
Шалва знает, как шумит рукопашная схватка и как шумит ничем не сдерживаемая погоня врага. Где же наши войска? Почему не вступают в бой? Что произошло там, в главном стане? Какое непоправимое несчастье, какая неслыханная беда!
Случилось что-то такое, за что Грузия расплатится не только тремя тысячами воинов авангарда, но что явится началом небывалого страшного бедствия.
Солнце поднялось высоко, на самую середину неба. Печет, калит августовское солнце Грузии. Хочется открыть глаза, разжать веки, склеенные чужой запекшейся кровью. Шум утих в отдалении. Остались только хрипенье и стоны раненых.
— Зачем мы спаслись, Шалва? Нужна ли нам теперь жизнь?
— О нет, теперь мне хочется выжить, как не хотелось никогда в жизни. Можно ли умереть, не узнав, кем и почему мы принесены в жертву, ради чего нас всех погубили? Господи, спаси меня от смерти и плена! И тогда… Пусть тогда изменник прячется, где захочет. Если он залезет в середину земли, я и там найду его, растерзаю собственными зубами. Кто б он ни был, Мхаргрдзели или кто другой…