– Ты так пугаешь меня, что я могу заболеть, – сказала мистрис Грей, вздохнув. – Подумал ли ты об ужасных последствиях, которые могло бы повлечь за собою подобное обвинение против Карлтона, если бы ты повторил его перед кем-нибудь другим?
– Я не намерен говорить об этом; но, дорогая мама, я не могу не говорить этого тебе; меня эта мысль гнетет с той самой ночи. Я не решился сказать этого ни отцу, ни дяди Джону. Они бы, пожалуй, стали насмехаться над моими странными идеями. Но ты, ты знаешь, сколько раз ты была поражена верностью моих суждений, и ты говорила мне тогда, что это у меня дар Божий. Что поведение Карлтона в эту ночь не было чистосердечно, в этом я убежден: ни глаза его, ни язык не говорили правду. Он заметил мою недоверчивость и хотел удалить меня из комнаты. Собственно говоря именно это обстоятельство и возбудило сначала мое подозрение, которое потом укрепилось его поведением во время следствия: постоянно один и тот же рассказ, быстрый, точно выученный наизусть.
Он, казалось, знал все это дело до мельчайших подробностей. Судья похвалил его за краткость и вразумительность, которые он вложил в свои показания; но я, я читал слово «ложь», написанное на каждой фразе его.
– Отвечай на мой вопрос, Фредерик, – откуда в тебе предубеждение против Карлтона?
– Но я не был предубежден против него до той ночи, клянусь тебе в этом, мама; ни тогда, когда я входил в ту комнату, где лежала мертвой эта несчастная дама, ни раньше я не был предубежден против него. Я даже был рад его приезду в Венок-Сюд, находя, что практика становилась слишком обширной для отца, дяди Джона и Витакера, слишком утомляя их.
И только, слушая разговор об этом лекарстве я проникся внутренним убеждением, что он говорил неправду, что он лгал и что он гораздо подробнее был посвящен в это дело, чем говорил.
– Я бы назвала это внутренним голосом, если бы дело не было так страшно серьезно, – сказала мистрис Грей. – Я бы советовала тебе не увлекаться, придерживаться здравого смысла и не поддаваться твоему «внутреннему убеждению», неверному, сумасбродному. Разве эта молодая дама не была совершенно чужая для Карлтона?
– Надеюсь, она была чужая так же для него, как и для меня.
– Очень хорошо. Но тогда с какой целью убил ее Карлтон? Самый злейший человек в мире не отравит своего ближнего только ради своего каприза, а Карлтон человек образованный, человек утонченный, так сказать и, насколько я могу судить, потому что я видела его не более двух-трех раз перед отъездом из Венаска, – милый, приятный человек. Следовательно, предполагая на минуту справедливость твоих воззрений, по какому мотиву действовал он таким образом?