На третий день Коста открыл глаза. Он не сразу понял, где находится. Попробовал потянуться, но тут же резкая боль едва не вернула его в беспамятство.
С тоской оглядывал он палату, прислушивался к приглушенному говору врачей, толпившихся вокруг его кровати.
Андукапар нагнулся и поцеловал Коста в бледный высокий лоб, по-осетински говоря ему ласковые слова. И от этих с детства знакомых слов, от навалившейся слабости у Коста закружилась голова, он почувствовал, как все вокруг снова исчезает, уплывает и он погружается в сон.
Но это был уже спасительный сон выздоровления…
А через месяц Коста мог взять в руки перо.
Первое письмо он написал Василию Ивановичу Смирнову:
«25 декабря 1897 г.
В этой громадной, мрачной больнице, среди сотен страдающего люда, ни о ком я так не скучаю, как о ваших детях, дорогой Василий Иванович!
С каким бы наслаждением я провел в их обществе текущие праздники, как дорого бы дал, чтобы посидеть с ними хоть один час… Но, видно, не судьба мне быть таким счастливцем. Лишенный с самого раннего детства материнской ласки и радостей семьи, я до сих пор с поразительной восприимчивостью переживаю волнения, радости и печали счастливого детского возраста. Нигде мне так не весело, как с ними, ни за кого я так не страдаю, как за них…
…Пусть они помнят, что для отца и матери их нет выше радости, как видеть их честными, трудолюбивыми людьми. Исполнением этой просьбы они сделают и меня своим неизменно верным другом.
…Примите уверение в искренности всего сказанного и горячей привязанности к Вам Вашего всегда благодарного и признательного ученика Коста».
Теперь скромная комнатка в Ставрополе казалась Коста раем. Посидеть бы сейчас за столом, править бы очередную статью для «Северного Кавказа», поболтать бы с соседской девочкой Ксюшей, рассказать ей сказку… Как мало ценил он доступные ему радости, когда был здоров! Порой даже тосковал, жаловался, раздражался. А теперь чего бы он не отдал за один такой обыкновенный ставропольский день!
Месяц уходил за месяцем, но поправлялся Коста медленно. Приходили друзья, навещали его. Однажды в палату вошел высокий человек в пенсне. Коста вглядывался, не узнавая, и вдруг:
— Городецкий!
— Хетагурчик!
Городецкий был теперь преуспевающим столичным литератором, критиком, вращался в литературных кругах Петербурга.
Коста обрадовался, увидев его. Наконец-то можно узнать, что нового в мире! Врачи и, конечно, прежде всего Андукапар, оберегая Коста от волнений, даже газет ему не давали.
— Ну, что в столице? — спросил Коста, с трудом поворачиваясь на бок.