— Да вот, рассказ Максима Горького «Коновалов» напечатан в «Новом слове». Много толков вызывает, одни хвалят, другие ругают. Принес тебе.
— Дай-ка, — попросил Коста и стал рассматривать журнал, но рука задрожала и вместе с книжкой опустилась на одеяло. — Не могу, — слабым голосом жалобно проговорил он. — Прочти вслух…
Городецкий стал читать. Коста слушал внимательно, напряженно, даже красные пятна выступили на скулах.
— Нет, ты заметь, — заговорил он, когда Городецкий закончил чтение, — какая удивительная у Горького наблюдательность. Он никогда не тонет в реалистических мелочах, схватывает в жизни основное. И колорит… Жизнь вообще-то не слишком богата красками. А Горький умеет окрасить тусклость обыденщины, заметить живописную гамму там, где до него видели одну лишь бесцветную грязь…
Коста разволновался, дыхание его стало прерывистым.
— Ладно, Хетагурчик, помолчим немного… — тихо сказал Городецкий. — Мне, пожалуй, идти пора…
— Нет, нет! — запротестовал больной. — Ты думаешь, я умираю? Последние часы дышу? Нет, друг, я не тороплюсь на тот свет. Еще поживем…
Он замолчал и несколько минут лежал неподвижно, вытянув руки поверх одеяла. Глаза его стали печальными, голос словно угас. Он попросил Городецкого нагнуться к нему поближе:
— Люди ждут бури. Ждут. Она начнется тут, на севере. Понял ты меня?
Прошла еще минута. Коста закрыл глаза, казалось, силы совсем оставили его. Городецкий взял его влажную холодную ладонь, Коста слабо пожал руку друга.
В палату вошел врач.
— Я запретил вам волноваться, Константин Леванович, — строго сказал он, взглянув на больного. — А вас, господин Городецкий, попросил бы запомнить на дальнейшее: это — больница, а не клуб. Неужели вы не можете понять… — начал он, но осекся.
Коста приподнялся на подушке, глаза его загорелись гневом.
— Он мой гость! — хриплым голосом проговорил Коста.
Врач махнул рукой и вышел из палаты, а больной, поманив к себе пальцем Городецкого, шепотом прочитал:
В этой сумрачной столице
Не вольготно осетину,
А тем более в больнице,
Где я чахну, вяну, гибну…
Эх, сбежать бы! Чтобы вволю
Насладиться жизнью с вами…
Да куда мне с этой болью,
Да хромому с костылями.
Коста мрачно усмехнулся.
— Прощай, друг… Я что-то и впрямь устал…
Когда Коста привезли сюда, ветки за окнами в больничном саду были черные, голые, потом стали голубыми от инея, и вот они уже зазеленели. Клейкие новорожденные листики пробивались сквозь почки, и теперь, просыпаясь, Коста замечал, что они становятся все больше и теряют свою нежность…
31 мая Коста попросил врачей выписать его из больницы, и ему не стали возражать. Вот тогда-то и нахлынули на него печальные мысли. А что дальше? Куда он денется, такой еще слабый, такой неустроенный?