Он уже собрался рассказать о ней Коста, как к ним подошел распорядитель и спросил:
— Господин Хетагуров, нынче вы первый читаете. Готовы?
— Готов! — ответил Коста, продолжая следить за княжной, которая подошла к его скульптуре и внимательно разглядывала ее. Княжна то приближалась к скульптуре, то отступала на шаг, и офицеры почтительно стояли вокруг нее, словно охрана.
— Почему они такие злые? — спросила княжна довольно громко — так, что Коста расслышал ее слова. — И на кого это он замахнулся шашкой?
— Плебейство… — с готовностью отозвался один из офицеров. — Право же, это не заслуживает вашего внимания. Взгляните лучше на портрет. Кажется, недурен!
Княжна подняла взгляд на портрет.
— Плебейство, говорите? А что ж, пожалуй, верно. Но художник этот — человек, несомненно, одаренный. Кто он? — спросила она Сайда.
— Я представлю его вам, дорогая княжна, но позже. Господин Хетагуров выступает первым… Прошу в зал!
— Зачем вы пригласили их? — раздраженно спросил Борисов у Андукапара. — Студенческий вечер и вдруг — княжна?
— Мы бы рады не приглашать, — виновато вздохнул Андукапар, — но… Люди они богатые, не пожалели своих кошельков для бедных студентов. Как не позвать?
— Не понимаю! — буркнул Борисов. — Неужто и вольный дух студенчества покупается за деньги?
Андукапар пожал плечами и отошел. Подобные разговоры не следовало вести здесь.
Вступительное слово произнес Городецкий. Он говорил немного — о пользе образования для горцев, о благородной цели нынешнего вечера, сбор от которого пойдет в фонд бедных студентов. После него тут же на сцену вышел Коста.
В зале было полутемно, однако взгляд его сразу остановился на княжне Тархановой. Она сидела в первом ряду, окруженная своими телохранителями. Длинными пальцами Коста провел по своим иссиня-черным волнистым волосам и, явно волнуясь, начал читать:
Опять один, опять суров,
Лежит — и ничего не пишет.
Он отыскал глазами Борисова и увидел, как тот кивнул ему, словно одобряя. И сразу появилась уверенность, голос окреп, зазвучал во всю силу:
Не может сын глядеть спокойно
На горе матери родной,
Не будет гражданин достойный
К отчизне холоден душой,
Ему нет горше укоризны…
Иди в огонь за честь отчизны,
За убежденья, за любовь…
Иди и гибни безупречно,
Умрешь недаром: дело прочно,
Когда под ним струится кровь…
«Сумасшедший! — шептал про себя Андукапар, закрыв от волнения глаза. — Накличет на себя беду! Что с ним делать? Уастырджи[5], помоги!»
Коста читал с такой страстью, что, казалось, это были его собственные строки, родившиеся только что — вот на этой трибуне.