Коста шел к месту встречи счастливый — он понял, он твердо знал теперь, что Анна его любит. И он решил сегодня сказать все до конца и затем посылать сватов…
Он бродил возле камня, нетерпеливо ожидая — вот-вот она придет. Он представлял себе ее в мягком домашнем платье с закрытым воротником и белыми манжетами, видел туго заплетенную косу. Вот такой, простой и уютной, он мечтал бы всегда видеть ее возле себя, всегда, каждый день, каждый час.
Он снова и снова всматривался в подъезд Поповых, и вдруг увидел подкативший к самым дверям крытый экипаж. «В такой час?» — удивился Коста. На стройном гнедом коне, рядом с экипажем, легко гарцевал Ахтанаго. Вот он соскочил, бросил ямщику поводья и вошел в подъезд — уверенно, просто, как входят только в свой дом.
У Коста заколотилось сердце; «Не к добру это». С волнением он наблюдал за происходящим. Вскоре открылись парадные двери. На пороге появилась Анна — в узком темном платье, в шляпке с густой вуалью. Бросив взгляд туда, к Большому камню, она едва не рванулась к Коста — он это отчетливо видел, — но вдруг остановилась и сделала еле заметный, но строгий жест рукой, показывая, что он не должен приближаться. И ему оставалось лишь подчиниться.
Анна стояла у подъезда, опустив голову, и руки ее безжизненно и беспомощно висели.
Вслед за Анной вышли Ахтанаго, Петр и, наконец, Любовь Георгиевна. Провожающие и любопытные плотным кольцом окружили карету. Коста услышал, как щелкнула захлопнувшаяся дверца.
Больше он не видел Анну.
Вот и вещи уложены, ямщик затрубил в рожок. Карета тронулась, несколько офицеров верхом поскакал» следом. «Друзья Петра и Ахтанаго…» — подумал Коста. Прогрохотав по Чугунному мосту, карета скрылась за поворотом, все глуше и глуше становился цокот копыт, и лишь облако серой пыли, поднятое лошадьми, еще висело над дорогой, да и то недолго: утренний ветерок, налетавший из ущелий, быстро развеял его по городу.
«Увезли! — в отчаянии подумал Коста. — Неужели совсем? Почему? Что случилось? И почему она не позволила даже проститься?»
Он чувствовал себя несчастным, таким несчастным и беспомощным, каким никогда еще не был, — даже тогда, когда ему объявили приказ об исключении из академии. Тогда можно было бороться. Нужда и лишения, которые приходилось терпеть, приносили удовлетворение, укрепляли веру в свои силы, — ведь он не сдавался! А сейчас? Коста ненавидел себя. Ту, которой готов отдать все лучшее, что есть в душе, которой мечтал посвятить свой труд, вдохновение, самую жизнь, увозили у него на глазах, а он стоял, не смея двинуться с места. «Разве так поступает мужчина?» Но тут же Коста возражал себе: «А что я мог сделать? Один неосторожный шаг — и меня схватили бы, бросили в тюрьму».