Нет, ему не жаль своей жизни. Но сделать несчастной Анну — на это он не имел права…
Мутный Терек пенился и обдавал ледяными и звонкими брызгами каменистые берега. Коста ничего не видел и ничего не слышал. Одна мысль владела его существом: суждено ли им еще когда-то встретиться?
Он раскрыл записную книжку, и на листки ее быстро, одна за другой, легли горькие строки. Он писал почти без помарок:
Высокий барский дом… Подъезд с гербом старинным,
Узорчатый балкон… стеклянный мезонин…
Закрытый экипаж… ямщик с пером павлиньим
И с медною трубой кондуктор-осетин…
Густая пыль столбом… и понеслась карета…
Завод… Чугунный мост… базар… застава… степь…
Безумная!.. Постой!.. Не покидай поэта!..
Кто-то дернул Коста за рукав и он, вздрогнув, огляделся.
— Дяденька, записка тебе…
Босоногий Сенька протянул ему смятую голубую бумажку.
— От барышни. Той, что мы с тобой цветы носили. Я им нонче форель принес торговать, в доме еще все спали, она меня из окна увидела, кинула бумажку и тихонько так говорит: «Увозят меня в Тифлис, передай ему… Художнику». Я разом смекнул кому. А в бумажке еще двугривенный был. Вот он. Давай пополам, по-мужски, а? — с готовностью предложил Сенька.
Коста не слышал его. Ему хотелось поскорее развернуть записку, но руки плохо слушались. Наконец он прочел:
Бог весть, увидимся ли вновь,
Увы, надежды нет,
Прости и знай: твою любовь,
Последний твой завет
Д буду помнить глубоко
В далекой стороне…
Не плачу я, но не легко
С тобой расстаться мне!
Спазм сдавил его горло, и если бы не любопытные Сенькины глаза, верно, не сдержал бы слез Коста. Но человеку свойственно утешать себя: «А может, она прислала мне эти некрасовские строки, чтобы сказать, что не забудет меня?»…
Люди говорят: самое трудное — ждать и догонять. Догонять он не мог — приходилось ждать. И Коста ждал. Ждал днем и ночью, утром и вечером весточки от Анны.
Поэт, художник черпает утешение и поддержку только в своем труде, тяжелом и неблагодарном, но необходимом ему, как хлеб и воздух. И Коста работал. Пожалуй, со времени своего возвращения из Петербурга никогда не писал он с таким напряжением и самозабвением: днем — иконы, чтобы заработать на жизнь, а по ночам — стихи. До рассвета не гас огонь в его комнате.
Не раз вспоминал Коста, как однажды, во время бесконечных прогулок по Петербургу, Верещагин сказал ему: «Я очень хочу, друг мой, чтобы жизнь ваша сложилась счастливо, но знайте, лучшие произведения рождаются в горестные минуты».
Как прав он был! Пришло горе, и родилась «Фа-тима», первая поэма Коста. Он писал ее по-русски, и заранее знал, что ценители увидят в поэме явное влияние Пушкина и Лермонтова. Что ж, ведь они — его великие учителя. Конечно, он будет искать свой собственный голос, но это дается не сразу.