Торжествуй, дорогая отчизна моя,
И забудь вековые невзгоды,
Воспарит сокровенная дума твоя -
Вот предвестник желанной свободы!..
Она будет, поверь, — вот священный залог,
Вот горящее вечно светило,
Верный спутник и друг по крутизнам дорог
Благородная, мощная сила!..
Взревели трубы. Это генерал едва заметным жестом руки приказал оркестру заглушить голос оратора. Но как справиться со стихией? Овация нарастала…
Коста стоял немного растерянный, он не ожидал, что его слова могут вызвать такую бурю. И вдруг он ощутил страшную, бесконечную усталость, — сказалось напряжение всего этого дня, и, как через мутное стекло, увидел, что сквозь толпу к нему пробирается высокий человек с черной вьющейся бородой, в мундире учителя гимназии.
— Василий Иванович! — радостно воскликнул Коста. Он рванулся к нему навстречу, но нахлынувшая толпа развела их, так и не дав приблизиться друг к другу.
«Так вот каким ты стал, мой мальчик!..» — едва удерживая слезы радости, думал Василий Иванович Смирнов, глядя из толпы, как благодарные люди пожимают руки Коста. Его слово было сегодня единственным словом правды на этом фарисейски организованном митинге. И Василий Иванович с гордостью думал о том, что в признании, какое сегодня заслужил Коста, есть и его малая толика.
…Смирнов жил тогда на Митрофановской улице, в верхней части города, которую в Ставрополе называли Воробьевкой. Богатый купец построил себе большой пятиоконный дом, а в просторном дворе — небольшой флигель. Этот флигель и снимал Василий Иванович. Однажды, когда он как обычно с кистью в руках стоял возле холста, раздался стук в дверь. В комнату вошел Коста — совсем тогда еще мальчик — бледный, с белыми, чуть подрагивающими губами.
— Что случилось? — испугался Василий Иванович, глядя на одного из любимых своих учеников.
— Плохи мои дела, Василий Иванович! — помолчав, тихо сказал Коста и безнадежно махнул рукой.
Смирнов положил кисть.
— Опять в карцере сидел? Да расскажи, наконец, что случилось?
…Полуподлец, но есть надежда,
Что будет полным, наконец… —
вместо ответа продекламировал Коста. — Кажется, Пушкин это про нашего директора Пузыревского написал. — И, горько усмехнувшись, продолжал: — «Лишить казенного содержания… за безуспешность». Не сумел написать классное сочинение на тему «Наша Родина». Вернее, так написал, что получил «двойку», и директор не допустил меня к последующим экзаменам.
— Что ж ты там такое намудрил? Недозволенные наукой мысли высказал? — с иронией спросил Смирнов.
— Не знаю, не знаю, Василий Иванович. Я и Некрасова цитировал, и Пушкина. Учитель-то пятерку мне поставил.