— Трахни меня…
От первого проникновения в горячее девичье тело Глеб замер, пережидая первое наслаждение, чтобы все не кончилось слишком быстро. Подняв девушку, обнявшую его руками и ногами, с кресла, крепко ее прижимая к себе, поддерживая под бедра, он толкнулся в ее лоно — и не сдержал стона.
— Как хорошо, — блаженно шептала девушка, принимая его в себя, — как хорошо…
Она с жадностью приникла к его губам, и их дыхание, стоны наслаждения и крики перемешались. Глеб яростно и сильно толкался в ее лоно, влажные тела соприкасались с жадными шлепками.
— Ещё, ещё, — шептала девушка, балансируя на грани оргазма. Она сжимала его напряжённый член нетерпеливо и крепко, напрягаясь, подгоняя свое возбуждения, и Глеб едва не взвыл, чувствуя, что больше не может сдерживаться, что удовольствие зажигается в его мозгу нестерпимым белым огнем, и Олечка закричала, когда он, с каким-то звериным рыком последними, самыми сильными толчками присоединился к ее удовольствию и кончил, насаживая ее на член все крепче, все полнее.
Квартира встретила Глеба напряженной тишиной, полумраком, и тревожным позвякиванием ложечки о стакан. Кто-то на полутемной кухне, где мрак рассеивал лишь крохотный ночник, притащенный из спальни, размешивал остывший чай и ждал его, Глеба. Почти у самой двери, как скорбный памятник его, Глеба, разгильдяйству, стоял не распакованный чемодан, чуть дальше валялись сапожки Мары. Она разувалась так тогда, когда приходила поздно и уставшая. Откровенно говоря, ее манера раздеваться по пути в спальню и раскидывать вещи тут же, словно избавляясь от непосильной ноши, словно тащить на себе их она больше не может, его здорово раздражала. Он вечно спотыкался о ее сапоги, ронял с комода пальто и находил ее лифчики в самом неподходящем месте. Он выговаривал ей за это, Мара исправлялась, но через некоторое время все начиналось сначала.
Сегодня сапоги были намеренно кинуты посередине прихожей, выложены на всеобщее обозрение с какой-то кошачьей мстительностью. Мара сделала это нарочно — ровно так же, как нашкодившие и наказанные коты злостно гадят в тапки. Устало стаскивая пальто, Глеб глянул на настенные часы и с досадой поморщился.
Черт, Мара! Мара, Мара, Мара!
Он обещал встретить ее в аэропорту, и забыл. Дата ее возвращения, рейс, время, да сам факт ее существования напрочь вылетели у него из головы. Все мысли его занимала только она — Оленька. Ее тело. Ее страсть. Ее стоны. Ее дрожь…
Глеб одернул себя, заметив, что даже сейчас, ожидая головомойки от подруги, он с легкостью перескакивает на мысли об Оленьке и о горячем свидании, и мысли о нем, воспоминания о полученном удовольствии затмевают все негативные эмоции, всплывающие от одинокого позвякивания ложечки о стакан. Совсем не хотелось портить настроение скандалами, упреками, но Глеб прекрасно понимал, что так оно и будет, и знал, что заслужил хорошую головомойку.