Мама сыплет вопросами, и я даже пытаюсь кое-как на них отвечать, но это почти бесполезно — все мои мысли в кабинете Глоствер, где сейчас происходит самый тяжелый разговор на свете.
Попытавшись склеить беседу так и эдак, мама, вздыхая, уходит, предупреждая, что зайдет позже. Я киваю, отодвигаю поднос с завтраком, и сажусь на постели, размышляя, чем бы заняться. Усталость есть, но вот хрен я сейчас усну, разве что…
За дверью раздаются быстрые шаги, и, судя по каблукам, это не Диеро. Дверь распахивает, и в палату, с красным разъяренным лицом входит Глоствер.
— Подумать только! — она размашистым шагом подходит к постели, и замирает напротив, — даже здесь ты умудрилась обставить все наилучшим образом для себя!
— Это вы о чем? — очень стараюсь, чтобы голос не дрожал, и, кажется, у меня получается.
— О том, что ты легла не под кого-нибудь, а под Диеро!
Глава 29. Ненависть как элемент заботы
Она действительно сказала это?..
«Легла не под кого-нибудь, а под Диеро…»
Я тяжело задышала, сдерживая внутреннюю ярость. Какого?!.. Что эта жаба о себе возомнила?!
— Знаете что, — чувствую, что голос рокочет, но плевать совершенно, — а, по-моему, вас это касается не больше, чем моя беременность!
— Даже не смей, девчонка! — прерывает меня Глоствер, делая еще шаг навстречу, а я вскакиваю, выпуская из пальцев простынь, — даже не думай выступать тут, и говорить о том, о чем понятия не имеешь! Ты всегда была такой…
Она прерывается на мгновение, и тяжело дышит, глядя прямо мне в глаза. Кажется, ректора разрывает от желания высказаться, и сдерживается она из последних сил.
А я успеваю поймать какой-то непрошибаемый пофигизм, и скрещиваю руки на груди.
— Какой? — издевательски выгибая бровь, интересуюсь я.
— Беспринципной, наглой, черствой, не умеющей ценить людей вокруг себя идиоткой! — кричит в ответ Глоствер, сжимая кулаки от бессильной злости.
Вот как это работает, а? Потому что чем больше эта жаба орет, тем сильнее становится мое спокойствие. И когда она замолкает, я лишь снисходительно улыбаюсь.
— А знаете что, ректор Глоствер?
Она молчит, но смотрит с тем вопросом, который я и задала.
— Идите вы в задницу! — выплевываю с просто ощутимым на языке удовольствием, глядя прямо в эти глаза навыкате.
Мгновение — а затем старая жаба делает последний шаг между нами, и с размаху влепляет пощечину.
Я с неверием прикладываю руку к мгновенно загоревшейся щеке, а Глоствер с тем же выражением смотрит на свою руку.
— Вы… Вы… За что? — всхлипываю я, потому что все это слишком.
Слишком жестоко и неожиданно. Как бы Глоствер не унижала меня, но она никогда не смела поднимать руку… Да такое в академии к студентам вообще не допустимо!