— Так, — сказал я. — А почему я ее еще не…
— Марк, — сказала мама. — Она дочь весьма богатого человека. Вольноотпущенника.
— Ух ты, — сказал я. — Прямо даже так?
Какой позор, правда? Стать мужем дочери раба, пусть даже и бывшего, пусть даже и очень богатого, но все-таки раба. Но я был в настроении делать жертвы ради своей семьи.
— И сколько же ей лет? — спросил я.
— Она твоя ровесница.
— Вдова? В разводе?
— Она еще девушка.
Я ткнул тебя в бок и сказал:
— Кажется, мама нашла мне достойную партию, дочь раба и старая дева. Я так остепенюсь, что даже умру слегка.
Больше всего меня смущало в Фадии даже не ее происхождение, а ее возраст. Что же у бедной девушки с лицом, если так долго не брали замуж даже с хорошим приданным?
Но, как сказал мне старый ее отец, вертлявый, сверкающий глазами, похожий на еврея человек:
— Скоро созрело, скоро и сгнило.
А у него, стало быть, первосортный товар.
Ну да ты помнишь Фадию, и всю эту историю, что мне рассказывать о ней?
Спокойной ночи, если у тебя бывают ночи, твой брат Марк.
Послание шестое: Тени от ресниц
Здравствуй, родной мой, и, как я писал тебе много раньше, пусть ты будешь здоров и счастлив. Все это ведь еще может быть актуальным? Вопрос о нашей участи после смерти не решен для меня окончательно.
Сегодня утром Октавиан снова отказал мне в капитуляции, и знаешь, что я думаю теперь? Он едва ли не единственный человек, который никогда меня не любил. Бывали люди, ненавидевшие меня сильно — после любви. Бывали люди, которые посреди бурлящей ненависти вдруг проникались ко мне любовью и нежностью. Тогда как Октавиан, единственный из тех, с кем я общался достаточно близко, не любил меня никогда. Пусть он говорит, что наша дружба была крепка, даже если это так, она никогда-никогда не смыкалась любовью.
Грустно ли это? Наверное, да. Он не любит меня, а значит не способен ненавидеть меня достаточно сильно. Не хочу думать о смерти от руки этого единственного в своем роде человека. Легче принять смерть от безымянного солдата, от слуги, от самого себя, в конце-то концов. Слуга любит меня, я люблю себя, а безымянный солдат просто не имел возможности быть со мной знакомым в достаточной степени, и там есть хотя бы этот потенциал любви — бесценная вещь для того, чтобы было не одиноко и не страшно.
Моя детка не понимает, почему это так ранит меня, любовь людей не имеет для нее никакой ценности, кроме чисто практической. Она говорит, что ей все равно, от чьей руки умирать, от этого страх и боль не станут меньше — всякий остается один в самом конце и, теряя в последний раз огни этого мира, он ничего не берет с собой.