Я взял на пальцы немного меда и помазал тебе ссадину на лбу.
— А в пасть можно? — спросил ты.
— В нос могу ткнуть, умник.
Ссадина покрылась золотом, кровь и ежевичный сок смешались с медом, черное под светлым, будто раздавленное насекомое в янтаре.
— Вот и все, — сказал я. — Вот твое золото, теперь ты — герой.
И, закончив триумф, мы улеглись под солнцем и передавали друг другу миску с медом. Наши руки были грязные, я смотрел на золотой мед, и, когда раздвигал пальцы, между ними образовывались золотые перепонки, в которые гляделось солнце.
— Клянусь, — сказал ты. — Ты когда-нибудь будешь гордиться мной!
Я горжусь тобой, братик.
Сильно-сильно.
Так же сильно, как мне досталось за краденный мед. Но я, честно говоря, не жалею ни капли. Медом мои руки пахли еще долго-долго, а его вкус я так никогда и не забыл. И то, каким жидким золотом он был на моих руках.
Ты ведь тоже это помнишь? Помнил?
Миртия, черепашья шея, лишила меня перекуса, а Тисиад отправил заниматься свазориями. Вы, ягнята, остались ни при чем, потому как миску умыкнул волк собственной персоной.
Погода, как и мое настроение, под вечер резко испортилась, и это задержало маму в гостях, а нас с Тисиадом на крыльце. Я вытягивал ноги, и струи дождя приятно барабанили по моим пальцам.
— Разве тебе не стыдно? Украл мед, — сказал он. Я пожал плечами.
Я часто подслушивал разговоры отца с дядькой. Они тоже любили воровать, правда, деньги и у государства свободных людей.
Я сказал:
— Это мед моей семьи, правильно? Значит, он принадлежит мне.
— Никогда не слышал, чтобы сын наследовал от отца мед.
— Если наследует пасеки, наследует и мед.
Тисиад пожал плечами. В наступающей темноте пятна на его носу казались каплями крови.
— В любом случае, — сказал Тисиад. — Не надо было так делать. Тогда бы тебя не наказали.
— А я бы еще раз так сделал.
— Боги услышат, что ты бесстыдный, и еще сильнее накажут тебя.
Я пожал плечами, сделал вид, что никаких богов не боюсь. Тисиад сказал:
— Ты знаешь, почему вести себя надо хорошо?
— Потому что боги дают милость тем, кто…
Но он покачал головой. Эти пессимистичные греки. Тисиад посмотрел в дождливый сад, на склоняющиеся под струями воды веточки вишни, на молитвенно припадающие к земле от ветра кусты жимолости.
— Для богов мы, может быть, лишь песчинки, изредка самые чудесные из нас достойны их внимания, а, может, недостоин никто, — сказал мне Тисиад. — Но твое сердце будет пустым и легким, если ты будешь делать хорошее и не будешь делать плохого. Ты станешь хорошо спать, и тебе нечего будет стыдиться наедине с собой. Безмятежность и душевный покой, вот твоя милость за хорошие поступки.