— Умник, мать тво…
Тут я заметил, что выронил фигурку на пол.
— Теперь и я согрешил из-за тебя, мы оба умрем!
Гай схватил фигурку с пола и принялся обтирать ее об тунику, стараясь удержать, несмотря на жар.
— Она не грязная, — сказал я, мрачно рассматривая свою руку.
— Если мы зажигаем пенатам свечи, значит они любят огонь. Если весталки не гасят огня, оберегающего Рим, значит огонь — это хорошо.
— О великий жрец Гай, — сказал я. — Спасибо, что почтил нас своими мудрыми мыслями. Он ее уронил!
Гай вскочил на ноги, такой маленький и бледный, похожий на лесного зверька, показал острые зубки.
— Но уронил в огонь! А огонь это хорошо!
Рука выглядела много лучше, чем я ожидал. Дядька однажды рассказывал нам, как люди пахнут, когда горят. Я так не пах, во всяком случае, если я правильно понял дядьку.
Я выхватил фигурку у Гая и поставил к остальным пенатам в шкаф.
Ты плакал, и я прижал тебя к себе, поцеловал в макушку.
— Ладно, — сказал я. — Все, ты не виноват.
— У тебя рука болит, — сказал ты.
Что правда, то правда. Ладонь покраснела и припухла, а в одном месте даже образовался крошечный кровяной развод. Кожа, подумал я, здесь была тоньше, должно быть.
— Если узнают, нам всем достанется, — сказал я. — В ваших же интересах хранить тайну.
— Не в моих, — сказал Гай. — Я не виноват.
— Виноват уж тем, что рядом был. И получишь у меня, если проболтаешься.
Потом я прижал к себе и Гая, обнял вас покрепче и сказал:
— Вам конец, если кто-то узнает.
Вполне доходчиво.
— А что делать с твоей рукой? — спросил ты.
— Само заживет, — сказал я. — Не волнуйся. Если не откроешь рот свой, назавтра все пройдет уже.
Тут Миртия позвала нас и велела встречать маму. Я старательно прятал свою обожженную руку и чувствовал себя, можно сказать, куда лучше прежнего. Теперь я был уверен, что, как защитник пенатов, обрадовал сердца наших родовых богов, и, во всяком случае, они, снова любят меня.
А, может, и Юпитер гневался дождем и грозой на Тисиада за то, что он выставил его таким безразличным к человеческим радостям и тяготам.
Если мы не нужны ему, так зачем Юпитеру наши быки? Получалось не слишком-то логично. Марк Антоний — молодец, хоть и срыватель амулетов, зато спаситель богов. Тисиад — так себе, не молодец, как все греки, которые думают слишком много.
Я даже перестал на него злиться, наоборот, проникся к нему любовью и жалостью, как к существу, за которым не положен ничей зоркий глаз. Так жалеют сирот, лишенных материнской ласки и отцовского наставления.
К ужину, словом, ко мне вернулись и аппетит, и вера в человечество и много чего еще, разве что рука болела.