Маму и Гая одолевала морская болезнь, а мы с тобой смотрели на море.
— А в Риме у меня будет комната расписана? — спросил ты.
— А ты не помнишь свою комнату в Риме? — спросил я. Ты покачал головой. Дети забывают все быстро.
— Будет расписана, — сказал я. — Павлинами и яблоками.
— Ты уверен?
— Да, потому что это была моя комната. А теперь ты стал старше, и я тебе ее отдам.
Ты обрадовался, и я обрадовался, что ты обрадовался, как говорится, все были довольны.
А отец плыл с нами домой, в красивой урне из серебра и слоновой кости, которой он на самом деле не мог себе позволить. Но мы-то, Луций, не знали о том, что мы уже не богатые люди. И все твои мысли были о комнате там, в Риме, а я думал о булле, болтавшейся у меня на шее.
Зря я сорвал ее тогда.
Прости, не знаю, что на меня нашло, дорогой мой, я хотел рассказать о таком хорошем и светлом дне, до того вечера и до всего вообще. Но ты знаешь, Луций, как беспощадно близко иногда стоят прекрасные и ужасные минуты нашей жизни. Надеюсь, что знаешь.
Я всю жизнь превыше всего ценил человеческую любовь, одна она укрывает надежно. Сейчас я так отчаянно благодарен тем, кто любит меня, кто жить без меня не может, потому что я бессмертен для них, я их бог.
Любовь — лучшее лекарство, милый брат, меня много любили, и благодаря этому я всегда отличался отвагой, здоровьем, красотой и отличным аппетитом.
И нельзя сказать, что это ничего не меняет, даже если все мы будем срезаны беспощадным серпом Сатурна.
Будь здоров, насколько это доступно мертвым.
После написанного: нет, добавлю все-таки. Как глупа была вся та моя боль до смерти отца.
Теперь точно — будь здоров.
Послание второе: Утренние пробежки
Марк Антоний, брату своему Луцию, да и кому бы еще в нынешней ситуации?
Здравствуй, милый друг, я так и не смог сжечь мое первое письмо, не знаю, почему. В нем столько дорогого моему сердцу, и это такая тоска, будто уничтожаешь часть себя.
Не знаю, как я это сделаю, но сделаю, обещаю. Нет ли у тебя другого способа подать мне знак, ну хоть какой-нибудь? Не могу поверить, что совсем нет.
И если я не смог сжечь свое первое письмо, то зачем сел за новое? Наверное, мне хочется вспоминать, а вспоминается лучше всего именно так. Видишь, я снова говорю "ты", а на самом деле это "я". Вечно я, я, я, как говорила мама, и никогда ничего другого.
Но когда я пишу тебе, я весь дрожу, так сильно грущу по тебе и скучаю. Сейчас состояние мое стало совсем невыносимым, так бывает, когда близка встреча с кем-нибудь родным, и ты уже не можешь ждать, и сердце разрывается сильнее всего при долгой разлуке, когда она заканчивается.