Искусство художника, расписывавшего стены, казалось столь невероятным, что я подумал, будто очутился в какой-то дальней стране, и из зарослей настоящей травы на меня смотрят неведомые мне животные. Как можно привыкнуть к такой роскоши, думал я. Наверное, Публий каждый день удивляется.
Но я привык даже слишком быстро.
Ну да ладно, к хорошему мы привыкаем стремительно, потому как созданы для хорошего. Чтобы быть счастливыми.
Теперь о плохом. Антония за нами не то чтобы увязалась, ее мать велела ей пообщаться с нами (теперь мы неожиданно стали важными для нее людьми), и Антония, в придачу со своей старой воспитательницей, без радости принялась выполнять этот приказ.
Помнишь ли ты Антонию в том возрасте? Ей исполнилось тогда, кажется, одиннадцать лет. Антония в ту пору была некрасивым ребенком, отчасти она расцвела позднее, с возрастом. А тогда ее кривые зубы, тяжелые веки, тощее, угловатое тельце — все говорило о фатальном сходстве с ее некрасивой матерью.
Но Антонии было наплевать. Помнишь ли ты, Луций, как ей было плевать на все?
— Ну привет, — сказала она, подойдя к нам. Антония жевала жвачку и надувала пузыри, иногда она лопала эти пузыри пальцем, и частички розовой резинки оставались на ее узких губах. Тогда она старательно вытирала рот запястьем.
В этой ее полудикости (прозвище дядьки, Гибрида, в ее случае приобретало дополнительное значение) был бы шарм, если бы только Антония не вела себя так грубо.
— Что, не успел ваш папаша откинуться, как мама уже нашла себе постель получше? — спросила она.
— Тебе повезло, — сказал я. — Что твоя рабыня глуховата.
— Да, — согласилась Антония совершенно бесцветным тоном. — Мне повезло.
Она надула большой пузырь, ты попытался лопнуть его пальцем, но она врезала тебе по руке.
— Еще раз ударишь моего брата, — сказал я. — Руку тебе сверну.
— Ну попробуй, — ответила Антония, чуть вскинув брови. Это максимум эмоций, который она способна была из себя выдавить.
Я сказал:
— Если хочешь с нами пообщаться, давай найдем тему для разговора.
Жест доброй воли был воспринят с вопиющей неблагодарностью.
— С тобой? — спросила она.
— Или со мной, — сказал ты.
— Тем более, с тобой, — хмыкнула Антония. — А ты, заморыш, тоже хочешь что-то сказать?
— Нет, — ответил Гай. Он был бледнее обычного, мучительно нахмурил брови. Все происходящее не нравилось ему с самого утра и до позднего вечера.
— Антония, дорогая сестра, — сказал я. — И без тебя эта процессия была мучительной, но ты чудесным образом вывела нас на новый уровень страданий.
Антония пожала плечами.
— И?
— Что?