— Да, — ответил Нумиций. — Я понял.
Я улыбнулся, не показывая зубов, точно так, как учил меня Публий.
— Ты извини. Ну, мы все полны недостатков, в том числе и великолепный Марк Антоний. Он, к примеру, бывает очень тупым и нечутким.
От скуки я принялся выцарапывать под "великолепный Марк Антоний" слова "тупой" и "нечуткий".
Нумиций сказал:
— Да. Это точно.
Сказал осторожно, будто пробовал ступить на лед на реке.
— Ну, — сказал я. — Давай ты исправишь мои недостатки, а я твои. Как тебе такое?
Я протянул ему руку, желая помочь Нумицию встать.
И мы договорились. На следующий день я привел его к ребятам и сказал:
— Пацаны, тренировку этого парня беру отныне на себя.
Нумиций еще долго ожидал от меня подвоха, но я действительно искренне звал его бегать вместе со мной. Чтобы, так сказать, побегав, еще побегать.
И именно с ним, а не со своими вполне стандартными друзьями, я провел вечер перед Луперкалиями.
Ты вообще помнишь Нумиция? Ну хоть чуть-чуть? Пухлая родинка на шее, такая черная, она приметная у него. И очень-очень бледный, мучной червь еще похуже Гая. У солнца на Нумиция зуб был короток.
Помню, мы сидели в саду, и ты посматривал на нас из окна (занимался, вестимо, греческим). Пироженка валялась на пахнущей наступающей весной земле и ждала, чтобы ей почесали живот.
— Ну иди сюда, — говорил я. — Давай, иди сюда, Пироженка. Она — мидийская боевая собака.
— Таких не бывает, — сказал Нумиций и улыбнулся.
— Бывают, — пожал плечами я. — Восток полон чудес, неслыханных и не явленных взору.
— Спасибо, Антоний.
— А? — спросил я. — За что?
Я, честно говоря, уже и забыл, что мы с ним когда-то не ладили.
— Я не особенно переживаю по поводу этих Луперкалий, — задумчиво сказал Нумиций, потирая свою уродливую родинку. — Ты, должно быть, тоже. И, думаю, у тебя достаточно друзей, и еще один друг тебе ни к чему. Значит, ты помог мне ради меня.
Я пожал плечами.
— Да просто так, — сказал я. — Я даже не знал, что ты такой отличный парень, если честно. Знал бы — я бы сразу к тебе хорошо относился. Так часто бывает с людьми, очень удивительно…
— Знаменитая философия великолепного Марка Антония, — сказал Публий.
— О, мы тебя и не заметили, па! — ответил я, и сам себе удивился — впервые я назвал его так именно тогда.
— Здравствуй, Лентул, — сказал Нумиций растерянно. Дурная слава моего отца его явно смущала, и он не знал, куда деть взгляд.
— Все будет отлично, мальчики, — сказал Публий. — Все справлялись. В мое время была лишь одна легенда о парне, которого стошнило козьим желудком во время бега.
— Он был, случайно, не из моего рода? — спросил Нумиций, и я захохотал так громко, что с вишневого дерева слетели голуби и взвились в темнеющее небо.