Из ворчливого старикашки он превратился в степенного и серьезного старца.
Его речь, по-видимому, должна была воодушевить нас, но вместо этого — смутила еще больше. Не нужно таких резких перевоплощений. Я почувствовал, как все мы одинаково сильно и по-детски заволновались. На нас лежала большая ответственность, и действия, в общем-то, были просты, но именно в самом простом ошибиться больнее всего.
Мы с ребятами переглядывались, надеясь, что тренер Эмилий вернется в свое прежнее состояние и подбодрит нас хорошеньким пинком, но он только улыбнулся нам и велел рабам подвести к нам четырех белых козлов и двух собак. Вернее, двух коз и двух козлов, а затем и кобеля и суку.
Честь вести наверх кобеля выпала мне. Это была ласковая, домашняя собака, и я вспомнил о Пироженке.
— Ну извини, — сказал я. — Такие правила.
Пес радостно мне гавкнул. Они, суки (и кобели тоже) иногда будто бы совсем отчетливо понимают нашу речь, и все-все знают про нас. Ужасное чувство — предать существо, так безгранично тебе доверяющее.
Думаю, Брут чувствовал примерно то же самое, сам знаешь когда.
Воздух был прохладен и свеж, уже пробилась кое-где молоденькая травка, такая же хрупкая и очаровательная, как всякая юность. Деревца в роще оставались еще совершенно голыми, но роща была заселена ими так густо, что ветви, переплетаясь, надежно охраняли ее от посторонних взглядов. Мы поднимались все выше, внизу сновали люди, они уже начали готовить жаровни для жертвенной трапезы. Эти люди показались мне вдруг такими приятно маленькими.
Тренер Эмилий стоял внизу и смотрел на нас, не отрываясь, будто отец, провожающий сыновей на войну.
Валерий сказал:
— Пиздец, если честно, я так волнуюсь.
— А сквернословить можно? — спросил Ливий, с самого начала очень переживавший по поводу правил и всего такого.
— Ну да.
— Точно можно?
— Не знаю, я, как ты понимаешь, не спрашивал.
Нумиций сказал:
— Антоний, мне кажется, я не смогу засмеяться.
— Ну, — пожал плечами я. — Никто не требует от тебя искреннего смеха. Можешь делать вид.
— А можно так? — спросил Ливий, все еще ожидавший божественного наказания хоть за что-нибудь.
— Да ребята, — сказал я. — Не надо париться, это здоровский дикий праздник, на котором надо хорошенько веселиться! Чего все такие серьезные?
Самый старший из нас, Атилий, парень, который с нами не общался, и сейчас шел молча, неся перед собой зажженный факел. Все смотрели на него с уважением, он уже был там и все знает. Коза Нумиция вдруг стала упираться и бить копытами по камням.
— А она ловчее тебя, — сказал Валерий.