Я, не обращая внимания на то, что творится вокруг, сел на корточки перед псом и погладил его.
— Хорошо, — сказал я. — Хороший мальчик, хороший.
Мои холодные руки к его холодному носу. Отлично это помню — само ощущение. Никому, Луций, милый друг, не стоит умирать вот так, без любви и в полном одиночестве.
Я взял пса за ошейник и вогнал нож в красивое белое горло. Шерсть окрасилась красными крапинками, и я вдруг увидел вместо белого кобеля свою рыжую суку (нет, не Фульвию).
Удар был слишком сильный, думаю, из-за моего волнения и страха. Рукоятка ножа вошла очень глубоко, я чувствовал, как лезвие утыкается в собачье горло слева, готовое выйти наружу, как созревший плод.
— Ох, — сказал Нумиций. Но его не стошнило. Он подставил сосуд под рану, но кровь не текла.
— Твою мать, — прошептал я. — Сейчас, подожди. Вот лажа-то какая.
— Вперед, Геркулес, — прошептал Нумиций. Впрочем, худшим я не был. Чей-то козел сорвался с привязи, и в него вцепились теперь двое ребят, а третий все старался примериться для удара. На самом деле в этом не было ничего торжественного, мы замерзли и хотели домой, лично мне было безумно жаль песика, а один из козлов оказался большим упрямцем.
Я вырвал нож из собачьей глотки. Это было так сложно, будто нож успел стать ее частью. Кровь рванула вниз, в сосуд, и я почувствовал невероятное освобождение, будто то была моя кровь.
От крови исходил жар, достигавший моих рук. Я хотел подставить под нее ладони и отогреть их. Ошалевший от волнения и холода, я был готов даже умыться этой кровью.
Одежда оказалась испорчена, нас с Нумицием обоих сильно забрызгало.
— Мама меня убьет, — сказал кто-то, видимо, столкнувшийся с той же проблемой.
Вдруг я ощутил чье-то присутствие. Чувство было странным, сновидным: кто-то смотрел на нас из глубины пещеры, большой или вообще огромный. Кто-то очень сильный, сильнее даже меня.
Я вглядывался в темноту, пытаясь увидеть глаза существа (непременно светящиеся желтым или даже красным), но не видел никого, и от этого становилось только страшнее. Чье-то присутствие казалось мне очевидным: да, дыхание его было неслышимым, а облик невидимым, но оно наблюдало за нами. Вернее, он. Определенно, он.
Со временем он стал заполнять пространство, как бы растекаться. Вместо того, чтобы сделать пару шагов назад, как от лижущего ноги прибоя, я пошел вперед и ощутил тепло, едва понятное, едва существующее, можно было представить, что я его себе вообразил. Тепло колкое, как огонь.
Когда жертвоприношение было совершено, Нумиций спросил у меня:
— А если не хватит на повязки и ремни?