Рабыни плакали, ты вцепился в подоконник.
А Гай сказал:
— Может, откроем?
— Откроем, мать твою, — сказал я.
— Но это Публий.
— Это не Публий.
Или уже не Публий. Объяснение могло быть лишь одно — ларва. А у этого в свою очередь тоже могло быть лишь одно объяснение. Я снова посмотрел в щель. Я ожидал увидеть мерзкую плоть призрака, съедаемого личинками, но увидел только тот же карий отблеск родных глаз.
Я застонал, и следом за этим раздался еще один удар, я навалился на дверь, вцепился в засов, не давая ему соскочить.
— Закройте все окна! — рявкнул я. — Везде!
Запах все усиливался и усиливался, мне показалось, что сознание уплывает.
— Публий, — говорил я. — Публий!
Потому что это были его глаза, я верю.
Разве тебя удивляет, что дух его стал ларвой после столь позорной казни?
Вдруг я услышал звук, похожий на мычание, но растянутый бесконечно надолго, так что у коровы воздуха бы в легких не хватило столько мычать. Монотонный звук сливался с запахом, ты зажал уши, Гай зажал нос, а я щекой прижался к двери, в отвращении и страхе, но и с надеждой увидеть еще раз живые или мертвые глаза моего отчима.
Случился еще один удар, сильнее прошлых, засов, и без того расшатанный, слетел с отчаянным звоном, и между домом и ларвой остался только я.
— Марк Антоний, — сказали мне. Это не был голос Публия, хотя его обладатель и старался воспроизвести нечто похожее. — Открой дверь, Марк Антоний.
Голос смаковал мое имя, мне подумалось (бредовая идея, правда?), что он его жевал. Голос позвал меня еще раз и затих. Стало так тихо, но запах не уходил. Вы с Гаем смотрели на упавший засов так, словно он был живым существом, или мог в любой момент обернуться змеей, или что-нибудь в этом роде.
— Марк, — сказал Гай, но я покачал головой. Запах был так силен, что меня едва не вырвало. Я еще раз заглянул в щель и увидел этот глаз близко-близко, так, рассказывал я тебе потом, мне даже показалось, что я вижу попавшие в щель ресницы. Еще я увидел очень розовый язык.
А вот это неправда. Язык его должен был быть синим. В тот момент, когда я это все увидел, раздался последний и самый сильный удар, мне стало больно, по всему телу будто прошел звон, в голове посинело. Серьезно, весь мир стал синим, будто в дымке рассвета.
Я едва не упал, но все-таки нет. А кто знает что было бы, если бы я упал?
Вдруг запах исчез, а вместе с ним исчезло вообще все происходившее, так, словно бы оно приснилось всем нам.
Я медленно сполз по двери вниз и сказал, будто ничего не было.
— Тощая мразь! Включи телик.
И Гай побежал за пультом. Ночные новости, одни и те же по всем каналам. Самодовольное, но бледное лицо Цицерона, который говорит одно и то же: