Забавлялся я ровно до мячика. Это было больно и обидно. А ещё возвращало с небес на землю просто махом. Обернулся. Стоит, глаза — плошки. И у мелкого такие же, губа ещё нижняя дрожит, словно вот-вот разревется. Неудивительно, я бы на его месте точно разревется.
Обе девушки разряжены так, словно на панель собрались, смотрят со злостью друг на друга, при этом умудряются не отрывая взглядов друг от друга и на меня поглядывать. У ребёнка глаза от слез блестят. На веранде соседнего дома та, что вечно с дитем гуляет, и вид у неё такой, словно Настя малыша отбирала силой. А я стою, как идиот, с синяком, который наверняка наливался на заднице, и машину мою.
Тьфу. Психанул, ведро в котором пузырится гель для душа пинком опрокинул и ушёл. И как это я не заметил, что моя жизнь превратилась в представление заштатного гастрольного цирка? А шланг тёк. Труба эта, поливная, не из дома шла, и для того, чтобы её перекрыть мне пришлось бы на улицу выйти, а там Настя.
А я все, строго решил — тот раз был последним. Мячик мне очень в этом деле помог. Шланг я выключил когда Настя ушла. Газон пропитался словно губка, чувствую, в этом году лавры уйдут соседу банкиру. Ноги вязнут в холодной, насквозь мокрой траве, мёрзнут, я матерюсь в полголоса и снова думаю, что надо переехать. И буду вновь адекватным мужчиной который только вступил в четвёртый десяток, и никаких коз, никаких мячиков!
— Как дела? — спросила Настя со спины, подкравшись самым нечестным образом.
Хотелось ответить — охуенно! Кризис средних лет пришёл, когда не ждали! И сексуальная революция в одном отдельно взятом организме — моем. Но мячик вернул нас в действительность. Теперь мы обижаемся и смотрим на жизнь твёрдо.
Тогда какого хрена я её поцеловал? И поцелуй такой… не настоящий. Название одно. Как будто в школе на первом свидании. Я снова сержусь — ну если уж делать, так по человечески! Грудь Насти снова сдулась и вернулась к обычным размерам, это немножко пугает, но радует. Она уходит. И останавливать я её не буду!
Отстегиваю шланг, затаскиваю его в подсобку возле гаража. Поднимаюсь наверх, к сыну. Время ещё детское, Никитка активно воевал за право ложиться спать попозже, мотивируя тем, что он без пяти минут подросток. А сейчас спит, на диване калачиком свернувшись. Я принёс одеяло, укрыл его. Пригласил свет, оставив только точечное, неяркое освещение. Налил себе кофе.
На улице уже совсем темень. Я думаю — надо машину загнать. А выходя на улицу, поставил дом на охрану. Зачем, спрашивается? Затем. Я просто её догоню. И может по заднице нашлепаю, чтобы знала, как больно и обидно. Вряд-ли она далеко ушла.