Прошла мимо Леночки, которая делала вид, что не видела меня в упор. По узкому коридору полному открытых дверей. Из них доносился многоголосый монотонный гул, люди работали. У всех есть своя команда, даже у Руслана. Одна я осталась не у дел, никому не нужной, отброшенной. Двадцать четыре ступени — и я спустилась в широкий холл первого этажа. Вывалилась через стеклянные двери на улицу.
Остановилась, вдыхая в себя весну. Ту, что только готовится обрушить на тебя жару и буйство зелени. Терпко пахнущую смолой, смутной зелёной дымкой, накинутой на деревья. Обещаниями. Весна горазда их раздавать. И каждый раз веришь, как дурочка. Что ничего не кончилось, все может возродиться, так же, как природа после зимы. И жить хочется — а зря. Зачем?
Хотя я знаю, зачем. Конкретно на этой неделе. Для того, чтобы исполнить все данные судьбе обещания. Посидеть с Толиком. Поиграть в волонтера. Незамысловато, правда? Зато держат на земле. Не позволяют раскисать. Не думать о том, что мне двадцать восемь, а моё единственное имущество — ржавеющая машина, которую привезли на эвакуаторе и за которую я никак не могла выбить страховку. Я живу с мамой, по выходным сижу с ребёнком своей кузины, которую терпеть не могу с детства. Далеко, в другом городе, остался мой муж, мои надежды и крохотная могилка на подмосковном кладбище. Там, с дедушкой моего мужа, — я боялась хоронить ребёнка рядом с чужими людьми, пусть это и абсурдно — похоронен гигантский кусок моей жизни. Моих нервов, слез, ожиданий. Мой ребёнок не был просто плодом, безымянным эмбрионом. Он был маленьким человеком. С маленькими пальчиками, с плотно сомкнутыми веками, на которых были ресницы, с тонкой кожицей, через которую просвечивали сосуды. Мой ребёнок был. У него даже имя было, которое вписано на маленький обелиск на далёком подмосковном кладбище.
Я встряхнулась — все так же стояла у дверей чужого офиса. Не хватало ещё разреветься тут. Руслан будет просто счастлив. Он получает какое-то извращенное удовольствие от моих слёз. Впрочем, когда я вспоминала о ребенке, не могла плакать. Слёзы словно исчезали. Вот из-за чего угодно, да, даже из-за сломанного каблука. А малыш, оставшийся так далеко, нет. Это моя боль, которую никто не поймёт и не разделит, да и делиться ею я не намерена. Это моя ноша, сокровенная.
Я торопливо пошла прочь. Офис находился в чудесном уголке — окраина города, та самая, где засилье промзон перетекает в многочисленные сады и рощи. Само здание утопало в вишневых деревьях. По одну сторону от него тянулся бесконечный бетонный забор, по вторую — улочка с двух-трехэтажными многоквартирными домами с палисадниками, на которых чернела свежевскопанная земля. В дорожной пыли, у моей припаркованной в тени Волги спал беспородный пес. Увидев меня, он поднял голову и лениво забил по земле хвостом, взметнув пыль и остатки прошлогодних листьев.