— А слово для следующего тоста я предоставляю своей супруге! — не дав опомниться от первого поздравления, невозмутимо сказал Иннокентий. — У неё это получается куда лучше, чем у меня! Наталья, не подведи мужа — держи пламенную речь!
— Однако я, — ты уж, дорогой муж, извини! — буду кратка. Хочу просто от всей нашей небольшой, но, заметьте, крепкой семьи пожелать вам, Анатолий и Мария, жить в полном достатке, страстно любить друг друга и, конечно, завести как можно больше прекрасных детей! И тоже с радостью провозглашаю: “Горько! Горько!..”
И опять новобрачные сомкнули свои ещё не остывшие от прежнего горячего поцелуя уста. Только в этот раз Мария уже не пыталась смущённо прикрыться лицом мужа, ибо после первого тоста успела солнечно подумать: “А что это я так ревниво отреагировала на взгляд мужа, словно он совершил что-то неприличное? Посмотрел — да и посмотрел. От этого ни с меня, ни с него ведь точно не убудет...”
После второго тоста Наталья принесла из кухни только что вынутый из духовки, с коричневой, обильно помазанной сливочным маслом и от того нежно поблескивающей корочкой рыбный пирог и, ловко разрезав его на ровные кусочки, разложила всем по тарелочкам.
— Не знаю, удалась ли мне стряпня, но я старалась!
— Тут и сомневаться не стоит! Заранее говорю: “Удалась! Да так, что наши гости пальчики оближут!..” — похвалил жену Иннокентий.
Анатолий Петрович попробовал пирог и аж причмокнул:
— Точно, такой вкуснятины я ещё не ел!
И все принялись с аппетитом ужинать, при этом и Мария, и Ирина тоже хвалебно отзывались о вкусовых качествах явно удавшегося свадебного пирога. Но за ужином женщины как-то незаметно повели между собой понятные лишь им разговоры, а мужчины, быстро управившись с едой, вышли на крыльцо. Анатолий Петрович просто подышать свежим воздухом, а Иннокентий, заядлый курильщик, подымить “Беломором”, который предпочитал всем другим папиросам.
Дневная жара, раскалившаяся за день до зноя, наконец-то заметно остыла. И хотя казалось, что воздух оставался недвижим, лёгкое дуновение ветерка с реки обвевало лица шелковистой прохладой. Давно спустившийся с высоких, почти безоблачных небес на землю вечер был настолько прозрачно светло-синим, что взгляд, устремлённый далеко вперёд, ясно различал и противоположную улицу с одноэтажными, рубленными в лапу старинными домами, и на другом берегу Лены поросшие густым еловым лесом крутолобые скалистые сопки, над которыми, чуть ли не касаясь вершин деревьев, не спеша, словно зная, что впереди очень долгая дорога, всходил матово серебристый месяц. За тесовой оградой по улице изредка проходили редкие прохожие, стрекоча, как полевые кузнечики, проезжали мотоциклы. Густая, песчаная пыль, поднятая ими, крылатым облаком стелилась по-над дорогой, захватывая своими серыми крыльями и стоящие вдоль улицы дома с оградами и огородами. В соседнем дворе какой-то мужчина, явно с целью отогнать вездесущих комаров, чтобы корова при доении вела себя спокойно, разжёг дымокур в железном баке с коровьими “лепешками”. Сизый, горьковатый на вкус, щиплющий ноздри дым медленно поднимался вверх, полупрозрачными волнами расходился вокруг. Всё это было до боли знакомо Анатолию Петровичу, и всё же он поймал себя на мысли, что смотрит на те же дома как-то больно уж по-другому, изнутри, что ли, а не отстранённо. И в его башке невольно вспыхнула мысль: “Да это всё потому, что теперь я отвечаю за благополучие всех людей, работающих в совхозе. И только от моих действий и решений зависит, поверит ли мне народ... Да, тяжела ноша руководителя, ох, как тяжела...”