— Ой, дорогие друзья, а я даже совсем не думала в этот вечер купаться и поэтому, конечно же, не захватила с собой купальник! — как бы несколько виновато сказала Мария.
Наталья, смерив взглядом ее фигуру, успокоила:
— Это дело поправимое! Я тебе один из своих на выбор одолжу!
И женщины сорочьей стайкой упорхнули в спальню переодеваться.
— А мы, Иннокентий, что — в трусах предстанем перед нашими красавицами? Гони плавки! — потребовал Анатолий Петрович.
— Нет проблем! — согласился друг. — Тебе какого цвета больше по нраву — чёрного, белого или, может, голубого?..
— Тоже спросишь! Чёрного, конечно!
Через десять минут друзья в машине, управляемой Анатолием Петровичем, проехав по улице метров пятьсот, сразу за совхозной конторой свернули в правый проулок, с одной стороны которого стояли дома с огородами, сплошь засаженными картофелем, с другой — возвышался длинный, рубленный из сосновых, окантованных с двух сторон брёвен коровник с огромным сеновалом. Миновав его, повернули влево и выехали на обрывистый берег Лены. По нему, поднимая столбы серой, въедливой пыли, пронеслись до протоки Старицы, успевшей обмелеть настолько, что она представляла собой безобидный, можно даже было сказать, жалкий ручей в ширину не более пяти-шести метров. Зато за ним возвышались такие зыбучие, вязкие сугробы песка, что, только с включённым передним мостом на повышенных оборотах первой скорости удалось с трудом преодолеть их и покатить по Большому острову, который в паводок полностью уходил под воду, потому неизменно каждое лето на нём рождался густой, высокий травостой, и сенокосному звену, возглавляемому много лет отцом Иннокентия, удавалось заготавливать сена почти на всех бурёнок центрального отделения совхоза.
Вскоре впереди замаячил высоченный тёмно-зелёный ельник, окружённый со всех сторон утиными озерами с крепким глинистым дном, обрамлёнными, словно природный бриллиант дорогой оправой, сочной, но больно уж вострой, как якутский нож, осокой, с берегами, богатыми такой чёрной смородиной, что её гроздья, налившись, матово отливая боками крупных ягод, отягощали ветви до самого среза воды. Сразу за ельником дорога, прорубленная в густом тальнике, нырнула вниз к самому речному берегу в каких-то двухстах метрах от устья, за которым степенно и величаво, словно самая настоящая царица всех сибирских рек, несла себя далеко, на крайний Север, державная красавица-Лена.
Здесь Анатолий Петрович и остановил машину, поставив её на ручной тормоз. Тотчас защёлкали дверные замки, и на песок один за другим высыпали поздние купальщики. Иннокентий быстро сбросил рубашку с брюками, снял сандалии и вприпрыжку, как в далёком детстве, с задорным улюлюканьем побежал по песку так быстро, что из-под успевших загореть до шоколадного цвета пяток забили песчаные фонтанчики. А влетев в воду, стал, смешно, по-лягушачьи высоко поднимая ноги, по пологому дну уходить всё глубже и глубже, пока, наконец, не поплыл, как рыбацкий поплавок при поклёвке, то погружаясь с головой в стремнину, то выныривая на гладкую поверхность реки. Следом за ним, оказавшись проворней старшей сестры и новой знакомой, к реке пошла Ирина, неся свою, словно выточенную на природном станке, стройную фигуру с покатыми плечами, с волнующе округлыми бёдрами, так величаво, что Анатолий Петрович невольно несколько секунд любовался ею, при этом даже напрочь забыв, что снятые брюки продолжает держать в руках... Это не ускользнуло от ревнивого внимания Марии. Она, сузив глаза, раз-другой с осуждением посмотрела на мужа и с гневной досадой подумала: “Нет, это уже слишком!.. Он что, точно запал на более молодую, чем я, ну, самую настоящую пигалицу?! Если я всё же ошибаюсь, то, в любом случае, зачем меня ставить в неудобное положение перед Натальей — ведь она же не слепая!..”