На ленских берегах (Переверзин) - страница 226

— К сожалению, нет!

— Неприятно первому сообщать о плохих вестях, но, как говорится, коли назвался груздем, так полезай в кузов! Дело в том, что назначенный вами руководителем управленческой бригады главный агроном Хохлов после обеда прямо на рабочем месте, а именно в силосной траншее, на глазах рабочих устроил, так сказать, с коллегами, верней, собутыльниками, празднование своего дня рождения. Надрались все без исключения так, что управляющий отделения их по домам целый вечер на своём бортовом “уазике” развозил. Стыд и срам!

Услышав и правда недобрую весть, Анатолий Петрович вдруг ощутил такой жар на лице, словно по нему с оттяжкой кожаной плетью ударили. Всё же нашёл в себе силы более-менее спокойно спросить:

— А что вы хотите сказать ещё?

О происшедшей в траншее дикой, извините, что слов не подбираю, пьянке уже через несколько часов совхозные рабочие только и говорили! А сегодня, думаю, и весь посёлок об этом на все лады судачит! Ведь у нас как: на одном конце аукнул — на другом тотчас и откликнулось...

— И что же?

— Они, как и я, прекрасно понимают, что вчерашняя организованная безответственная гулянка — это не что иное, как наглый, ничем не прикрытый вызов вам! В связи с этим, естественно, у всех возникает вопрос: “Как директор отреагирует? Примет меры или, подобно своим предшественникам, сделает вид, что ничего страшного не произошло?”

— Не переживайте — приму и вызов, и, как смогу, отреагирую на него!

— Это хорошо! Только говорить — что по ветру листву пускать, а вот сделать задуманное по совести, да так, чтобы другим неповадно было даже подумать о плохом. Ох, сколько для этого стальной воли, кремневого терпения иметь надо! Ну, ладно, иди, милый!

— Спасибо за напутствие! Я его непременно учту!

Оставшийся путь до конторы, чтобы хоть как-то сбить охватившее, словно клещами, душу негодование, Анатолий Петрович преодолел на пределе сил. Взбегая через ступеньку на крыльцо, обратил внимание, что в кабинете главного ветеринара Олега Сергеевича Очирова, бурята из Улан-Удэ, сорокапятилетнего, низкорослого, полноватого, с кривыми ногами, с круглым, как полная луна, лицом, на котором синели узкие глаза-щёлочки, а в уголках рта часто пробегала то ли лёгкая улыбка, то ли горькая усмешка, собрались все главные специалисты и о чём-то с похмелья лениво, почти не жестикулируя, говорили...

Вместо того, чтобы пройти в кабинет и в рабочей обстановке трезво, в присутствии председателя профкома разобраться с происшествием, Анатолий Петрович, словно влекомый какой-то высшей волей, с сильно бьющимся сердцем, с гудящим шумом в ушах от резко прихлынувшей крови, ринулся на свою грозовую судьбу в лоб. Шумно распахнув двери, он предстал перед своими заместителями так неожиданно, с таким злым огнём в глазах, что они, опешив, тотчас замолчали. На несколько секунд в кабинете повисла глубокая, давящая душу тишина, даже было отчётливо слышно жужжание мухи, бессмысленно пытавшейся сквозь оконное стекло вылететь на улицу. В это короткое время в голове Анатолия Петровича вихрем проносились мысли в поисках верного решения, но оно никак почему-то не приходило, и тогда он, наконец, стараясь не сорваться на крик от всё никак не проходившего негодования, в упор устремив пронизывающий, огневой взгляд на главного агронома, медленно, словно языком ворочал что-то больно тяжёлое, заговорил: