— Чаем угостишь? — Я закрываю дверь и, не дожидаясь приглашения, прохожу в комнату.
Думала, обстановка будет убогой, но все довольно мило. Икеевский минимализм во всей красе. Диван, кресло, какие-то полочки. И полстены увешано фотографиями Лисы. Только Лисы — ни самого Сорокина, ни меня рядом с ней нет.
Странно. Помнится, она не любила сниматься, и на всех фото походила на самого забитого представителя семейки Адамс, страдающего несварением. А тут… улыбается. Позирует. Меня почему-то разбирает смех, и я падаю в кресло, давясь хохотом и вытирая мигом набежавшие слезы.
— Господи, какой абсурд, — бормочу я, немного успокоившись, и поднимаю взгляд.
Олег стоит в дверях и в вытянутых руках держит огромную дымящуюся кружку.
— Когда? — спрашивает дрожащим голосом, опуская ее на журнальный столик.
— Что когда?
— Когда я умру? — Он садится на диван и складывает руки на коленях, точно примерный школьник.
— Понятия не имею, — отмахиваюсь я.
Действительно. При таком количестве новой информации мне не до проверки чужого будущего.
— Дура, — выдыхает Сорокин и, смахнув испарину со лба, откидывается назад. — Кто ж так пугает!
Я пожимаю плечами:
— А кто врет годами? Десятилетиями? Кто из прихоти меняет жизни?
Он молчит, шлепает губами, кривится. Затем дергается, словно от разряда тока, и бормочет:
— Никто твою жизнь не менял, только… память.
— Лиса. — Я не спрашиваю, знаю уже.
Олег кивает:
— Ваши семейные дары. Тебе видеть будущее, ей переписывать прошлое. Ну или типа того.
— И зачем? Зачем такой… огород городить?
Он не пытается собраться с духом, подобрать слова. Просто начинает говорить, как если бы готовил эту речь давным-давно и наконец услышал нужный вопрос.
— Ты в детстве не могла это контролировать. Коснешься человека или предмета и начинаешь болтать. Зачем такое внимание ребенку? И Лиска поначалу просто подчищала следы, заставляла всех забыть, а потом… потом решила перевести огонь на себя. — Заметив мой скептический взгляд, Олег начинает оправдываться: — Пойми, это было выгодно. И ты в безопасности, и заработок отличный. Ее собственный дар в этом плане был бесполезен.
Разумеется. Зря он думает, что я не понимаю. Теперь я понимаю даже больше самого Сорокина.
— Чем она платила? — спрашиваю я. — Нельзя влезать в чужие головы и не заплатить.
— Здоровьем. Годами жизни. Нет, когда речь шла о нескольких минутах, все было нормально. Обычно больше и не требовалось. Стереть твои воспоминания о гостях, убедить клиентов, что предсказывала им не младшая, а старшая сестра. Ерунда же. Но несколько раз она вмешивалась… основательно. И тогда за миг старела на несколько лет. Из Сочи… из Сочи она вернулась почти старухой.