— Да, к Ефремову. Давай документы и не уезжай, я из тебя душу вытрясу, — Иван Петрович показывает Никите кулак, трясет им, видимо показывает, как будет трясти душу. Если бы я не переживала за малыша, я бы рассмеялась над этой дружеской угрозой.
— Я останусь, не переживай.
— В буфет иди, вернусь минут через десять. Сдам твою принцессу в надежные руки и приду, — теперь Иван Петрович заинтересовано смотрит на меня, идя рядом с каталкой. — Красивая, голубоглазая. Как зовут?
— Аня.
— Ну, Аня, как мы докатились до такой жизни? Или Никита виноват?
— Не виноват он, — кидаюсь на защиту Никиты, недовольно смотрю на Ивана Петровича. Он усмехается, смотрит куда-то вперед.
— Аркадий Владимирович, вот ваша очень дорогая пациентка, прошу любить и жаловать. Дите нужно сохранить, а то папка разнесет к чертям нашу скромную больницу, — вроде все сказано в шутливом тоне, а понимаю, что действительно говорят серьезно. Я открываю рот, чтобы запротестовать по поводу отцовства Никиты, но ко мне подходит мужчина в возрасте с доброй улыбкой.
— Все будет хорошо, — он сжимает мою прохладную ладонь, я зачарованно смотрю в его светлые глаза и согласно киваю головой. И я ему верю всем сердцем. Такие люди не буду лгать.
_____
Аня
Смотрю на капельницу, на то, как по прозрачной трубке медленно движется капелька. Глаза все еще на мокром месте, а ком в горле до сих пор не дает нормально вздохнуть. Можно себя бесконечно ругать, журить, но ситуация от этого не изменится. Мозги надо включать сразу, а не после, когда чья-та жизнь идет на считанные секунды. Спасибо Никите, за его оперативность, за то, что не позволил случиться беде. После суток в больнице, после контрольного узи, после того, как меня всю искололи кровоостанавливающими препаратами, при утреннем обходе Аркадий Владимирович сообщил, что динамика положительная. Потом уходя, добавил, если бы мы промедлили еще час- второй, сейчас бы я плакала не от облегчения и радости, а от своей безответственности, что не уберегла.
Дверь палаты открывается, я удивленно смотрю, как в белом халате, в бахилах заходит Никита. В руках он держит синий пакет. Сдержанно мне улыбается, оглядывается по сторонам, берет стул и идет ко мне. Я нахожусь в одноместной палате, но знаю, что посещение в отделение запрещено.
— Привет, — садится на стул, поправляет халат, который вот-вот сползет с его плеч.
— Здравствуйте, — смущенно улыбаюсь. Мне неловко перед ним лежать в одной ночнушке, считай почти голой. Карие глаза серьезно на меня смотрят, придирчиво меня не рассматривает.