— На кого вы учились, Аделия? — задал следующий вопрос Борис Калинин, так пристально каждый раз разглядывая меня, что становится непосебе. Он будто пытался залезть в душу и найти хоть одну ложь в моих словах, потому бтл метко, тщательно подбирая следующий удар.
Я снова с надеждой посмотрела на босса, но не дождавшись от него помощи, растянула губы в улыбке и пролепетала:
— На менеджера.
— И кто же платил за ваше обучение? — с презрительными нотками спросил муж Насти, кривя губы. — Жизнь и учеба в столице — несколько непосильные финансовые траты для простой деревенской девушки. Может, вам… помогли?
— Боря! — прошипела Калинина, перебивая его, но я ведь не первый год живу — поняла намек. И такое чувство… Словно помоями окатили. Мерзко, больно и так горько.
— Если я услышу еще хоть один гнусный намек от вас, Борис, по отношению к моей невесте в подобном ключе, то я за себя не ручаюсь, — ледяным тоном вдруг отрезал Воскресенский. — Аделия здесь только ради вашей жены, но даже хорошие отношения с ней не означают, что я готов терпеть хамство, направленное на мою женщину.
Он перевел взгляд на меня и уже мягче произнес:
— Мы уходим, допивай свой чай.
Я на миг прикусила губы, чтобы не расплакаться от этой ситуации и еще от облегчения. Я думала, что одна, но… Пускай его слова лживы, но ведь глаза не врут? В них сегодня читались искренность и ярость, смешанная с заботой.
— Нет-нет, все в порядке, Дима, — поспешно ответила, почему-то взяв его за руку, и повернулась к Калинину: — Борис Николаевич, я поступила на бюджетное место, поэтому оплачивать университет самой мне не пришлось. Помощи просить, к счастью, тоже. Что-то еще?
Мужчина, все время взиравший на нас с полуулыбкой, покачал головой и внезапно совершенно серьезно обратился ко мне:
— Прошу прощения за бестактность, Аделия. Был не прав. Надеюсь, мы забудем об этом инциденте и продолжим беседу? Вот и Леша, наконец, до нас доехал.
Я машинально повернулась в сторону входа и замерла, не в силах справиться с нахлынувшими воспоминаниями.
Всю жизнь я чувствовала себя чужой. Нет, мама меня любила — тихо, молча, не словами, но действиями, только… Я была темной вороной среди светловолосых родни. У мамочки глаза были светло-синие, словно весеннее небо, а у отца — серые, стального оттенка, пока мои — зеленые. Соседки, заядлые сплетницы, шептались каждый день, о том, что мама меня нагуляла, ведь папа долгое время работал в Москве и приехал уже после моего рождения. Поэтому-то, по их словам, я болезлая, раз из-за моего здоровья наша семья пять лет жила в еще большей глуши, чем наша деревня.