– Я убил её.
– Неправда.
– Да?
– Освобождение не значит – смерть. Ведь кто-то же потом убил Арнольда. А у неё был выбор – быть с тобой, что означало бы остаться прежней, или же уйти.
– Она меня никогда не любила, – глухо бросил тот и отвернулся.
– Есть вещи, поважнее, чем любовь. Я знаю, что ты ненавидишь этот город. Здесь вы были счастливы, и здесь же вы расстались. Тебе, жителю гор, все города представляются скопищем скверны и безумия. И всё же ты не прав. Да ты и сам всё это понимаешь, иначе бы тебя сюда не тянуло. Чаще всего тебе видна только одна сторона, но есть и другая. Народ живёт здесь скученно и тесно, но городские стены защищают от врагов. В каналах грязь и рыбьи потроха, но эта рыба кормит всю округу. Цеха воняют и дымят, сукно замачивают с золой и мочой, но после из него шьют добротную одежду. Моряки грубы и глупы, каждый носит нож за пазухой, зато они видят далёкие страны. Породистые суки из высшего света обряжаются в шелка и спорят, у кого из них модней огранка бриллианта на перстне, но у девчонки, что по утрам разносит молоко, в глазах больше света, чем в этих камнях. Пьяные студиозусы калечат друг дружку на дуэлях после kneipe[18], а пока заживают раны, пишут стихи, которые переживут их на сто лет, а может быть, и больше. Ты видишь Цурбааген грязным и унылым, а на холме недалеко отсюда глухонемой художник рисует на холсте безумно дивный чудный город. И это тоже он.
– Ну и что?
– А то, что каждый человек – это не только то, что ты о нём думаешь.
– Ну и что? – с упрямым вызовом повторил тот.
– Да ничего, – вздохнула Герта. – А я-то надеялась, ты хоть что-то поймёшь.
Травник помолчал. Провёл ладонью по лицу.
– Послушай, Герта, – сказал он, глядя в сторону, – я знаю, что у тебя была нелёгкая судьба, но это ещё не значит, что тебе можно меня поучать. Я тоже пережил немало. Твоей сумасшедшей ведьме такого и не снилось, что я пережил.
– Может, и не снилось. Это не мешало ей проделывать такое… – Герта содрогнулась и умолкла. Потом продолжила. – Однажды, например, я пробыла в подвале несколько недель, одна, в темноте и тишине. Я перевспоминал всю жизнь, разучился говорить, и даже имя своё забыла… и когда вышел, это был… была уже не я. Чистая поверхность. Tabula Rasa. Это было как будто второе рождение. А после она взялась за меня всерьёз. Она учила меня двигаться и говорить, дала мне имя, научила, как вести себя. Я делала всю работу по дому, и если что-то было не так, она била меня нещадно. А если ты живёшь, как женщина, то рано или поздно в душе ею становишься. Всё это происходит медленно и незаметно. Мне же не с чем было сравнивать. Я видела, что отличаюсь от неё, но ничего не помнила из прежней… прежнего себя.