— Кто?
— Гость, — ответил воин.
Дверь отворилась. В нос хлынула смешанная вонь соленой рыбы, гнилой капусты и винного перегара. Я, отодвинув от входа стражника, вошел в хижину.
Хозяин, заметив у входа шевеление, вытащил из жаровни тлеющую головню, зажег глиняный, с отбитым краем, светильник и уселся на лавку. Тощий, косоплечий, с взлохмаченной бородой, он сидел у низкого стола, заваленного остатками пищи, и неприветливо смотрел на меня. В углу, на куче прелого тряпья, кряхтела во сне женщина. Мне хватило мгновения, чтобы оценить удручающие перспективы ночлега в таком гадюшнике. Развернувшись на каблуках, я вышел и закрыл за собой дверь.
— Спать будем в конюшне, по очереди, — сказал я товарищам, а стражник, решив, что важный скиф о своем решении сообщил ему, ответил:
— Как хочешь. Я ухожу...
***
Утром выяснилось, что место нашей ночевки расположено недалеко от гавани. Маленькие домики, наскоро сложенные из грубо отесанных камней, лепились здесь друг к другу, вдоль узких переулков, заваленных кухонными отбросами, глиняными черепками и всяким мусором. Квартал был населен лодочниками, мелкими ремесленниками, матросами, рабочими, разгружавшими суда. Многие из них были рабами и большую часть заработка отдавали своим господам.
Люди ютились здесь в тесноте, в маленьких, грязных помещениях, спали на каменном полу, подостлав под себя рваные, засаленные лохмотья. Многие почти не жили в домах и приходили сюда, чтобы только пообедать печеным луком или кашей, к чему добавлялся иногда кусок несвежего мяса, обильно приправленного пахучими травами и пряностями. В теплое время года они спали во дворах, и здесь же жили их многочисленные дети — грязные, полуголые, шумливые.
День тут начинался с восходом солнца. Заспанные люди вставали, собирались на работу. Дым поднимался над очагами, и запах пригорелого оливкового масла и жареной рыбы тянулся отовсюду. Раздавались визгливые спорящие женские голоса, сонные детские крики. По улицам, громко разговаривая, проходили люди, направлявшиеся к гавани или в город, и квартал пустел, населенный в течение дня только дряхлыми стариками, женщинами и маленькими детьми, возившимися в горячей уличной пыли.
Проснулись с восходом солнца и мы. Спрашивая то одного, то другого, спешащего по своим делам жителя трущоб, медленно брели к гавани. Все одно Верхний город еще закрыт, а хилиарх может в порт и сам спустится. Наверное, отсутствие кораблей, способных перевезти на другой берег тысячу солдат и задержало его в Мермикие.
Харчевня у порта — одноэтажное, добротное здание и внутри оказалась почти дворцовыми покоями, если сравнивать с той, что видел я ночью. Пол тут — утрамбованный амфорный бой, содержался в чистоте, а деревянные лавки и столы недавно выскоблили добела.