Дела были действительно плохи. Одно дело — рассказать Догану, что у Марлен есть брат, и другое — что они регулярно виделись с этим братом в доме у Дамира. Начнут рыть, как Та-Рассу удавалось попадать в город и оставаться незамеченным, а там и к Вознице…
— Начнут рыть, — апатично сказала Имани. Будто мысли читала.
— Ясное дело — начнут.
Джин докурила сигарету. Кинула её на землю и потушила острым носком туфель. Вздохнула и подумала, что ей самой надо было перерезать этой мелкой дряни горло. Может, злость бы хоть немного поутихла.
— Надо Марлен вытаскивать.
— Да уж, — хмыкнула Джин. — Надо. Он её убьет на почве ревности, если еще не убил.
Херовый день, херовый год, херовая жизнь, думала Джин устало.
— Как же всё не вовремя. И Та-Расс, и эта завистливая дрянь.
Женщины переглянулись. Обе боялись сказать вслух то, что их пугало больше всего.
Они знали: Доган лисице не поверит. Анализ крови уже был сделан, и он показал, что они с Та-Рассом не родные. А теперь еще и показания Медузы.
— А если он её действительно… — Имани не договорила.
— Тогда Возница нас прикончит, — скривилась Джин. Определённо, надо было самой эту Медузу прирезать. Вдруг бы полегчало.
— Будем Марлен вытаскивать?
Джин бы хотелось ответить утвердительно. Она беспокоилась о своей маленькой подруге. Но решала судьбу Марлен не Джин, и даже не Возница.
— Нужно с Вирославой поговорить. Она решает.
Имани вытащила из пачки последнюю сигарету.
Решение
Догану было физически плохо.
Он был почти готов поддаться своим чувствам, почти наплевал на всё, во что верил, признал ЕЁ своей.
Когда Марлен попросила спасти её брата — у него и тени сомнения не возникло, что поможет. А ведь брат так называемый — повстанец, таких вешать и обезглавливать надо без суда и следствия. А он был готов помочь, потому что она, неприхотливая, тихая, его об этом попросила. И поверил, что незнакомый мужчина действительно является её родственником, хотя её слова нельзя доказать.
Доган втолкнул свою гонщицу в спальню и резко захлопнул за собой дверь. Дверь была тяжелая, и чтобы получился громкий звук, нужно было приложить немало усилий. Именно он, этот проклятый звук, выдал ярость Догана с головой.
Лисица затравлено оглянулась. Накатила горечь: она почти научилась не бояться этой комнаты, почти поняла механизм действия искренней улыбки в присутствии Догана. И вот: снова страх. Накатила горечь.
— Сядь.
Он усадил её в кресло, а сам опустился на корточки рядом с ней. Послышался едва слышный шорох — хвост, что медленно «отделялся» от позвоночника. У Марлен от страха дух перехватило.