— Просто поверь мне, один — единственный раз.
Он смотрел на неё, и понимал, что эта маленькая женщина говорит очень правильные вещи. В сущности, ей тоже было за что ему предъявить. Будь она ящеррицей, предъявила бы…
Но ведь она не была ящеррицей. Она была женщиной, которая посмела любить другого, заботилась о нем.
Женщина, которая когда-то казалась ему пресной и простой, оказалась обладательницей множества секретов. Во всех её словах была сплошная не состыковка. И если раньше он был готов закрывать на это глаза, то сейчас — нет. Ревность расшнуровывала кожу, царапала зубы ржавым зубрилом.
— Твоего отца сегодня доставят на допрос, — медленно произнес Доган, убирая её руки.
— Доган, пожалуйста, — взмолилась лисица.
— И от его ответов многое будет зависеть.
Он резко поднялся и покинул комнату.
•••
Возможно, всё могло бы пойти по совершенно другому, менее жесткому сценарию, но, когда терции прибыли к нужному дому для задержания Дамира, в доме они никого не застали. Проведя тщательный обыск, ящерры пришли к выводу, что в жилище вот уже четыре дня никто не появлялся.
Доган понял, что отцу Марлен есть что скрывать. И что Марлен есть что скрывать. И что родные оставили Марлен, понимая, что злость он будет срывать на ней.
Это решило её судьбу.
Токсичные чувства
Он бесился.
Его ярость росла в геометрической прогрессии, но причинять свое лисице физическую боль он не хотел. Он хотел, чтобы она просто ему во всем созналась. Сама. А она, пятая нога, молчала! И этим подливала масла в огонь.
Теперь Доган был в этом уверен — она что-то от него скрывала. Сначала соврала, что пленник — её брат, затем её отец оказался не так прост. Будь он простым, не сумел бы сбежать из Мыслите, и сделать это так мастерски, что даже терции не могут отыскать этого неуловимого Дамира.
Его маленькая женщина, потребность в которой росла вместе с его яростью. Его женщина была полна секретов. Его шкатулка, которой он владел, но которую не мог открыть.
Чувства к гонщице становились токсичными, прожигали и его, и её.
Доган почти полностью запретил ей ночевать в Штольне, и теперь каждую ночь она проводила в его постели. Он знал, что перед Марлен раболепствуют, что ей завидуют остальные гонщицы, но он также видел, что самой лисице на это было глубоко плевать.
Каждый вечер он наблюдал, как она для него раздевается, как послушно ложиться в кровать. Каждый вечер он яростно вжимал её в свое тело, стискивая до боли, и лишь после этого мог уснуть.
… Впервые Марлен начало казаться, что уж лучше бы он её убил, чем так мучил. Лучше бы убил.