И это вдруг болью отдается в сердце. Едва не до слез.
Ингрид не понимает…
Это больше не похоже на игру, на взаимное удовлетворение, даже на страсть… что-то большее. Пусть мимолетное, но настоящее чувство.
Ингрид не готова.
Нет, она боится. Это чувство не наполняет ее сердце, а лишь отдается звенящей пустотой. Она больше не может любить, даже вот так, на одно утро. После всего, что с ней было — любовь безвозвратно выгорела внутри.
Нежность отдается тоской и тянущей болью.
И то, что происходит сейчас…
— Что это за тюленьи ласки? — говорит она, лишь только он отрывается от ее губ.
Сломать это наваждение.
— Тебе не нравится? — он все еще довольно улыбается, ничего не изменилось, только где-то в глазах…
— Мне нравилось вчера… поживее. А для этого мог бы и не будить меня.
Провокация. Пусть лучше он ударит ее, чем так. Пусть лучше ей будет больно сейчас… потому, что если позволить ему, поверить — то будет в стократ больнее, когда он уйдет.
— Поживее? — его ухмылка становится жестче. Он крепче обнимает ее за бедра, и резко толкается в ней. — Так?
— Еще! — требует она. — Побыстрее.
И он дает ей еще. И резче, и глубже… больнее. Так же, как вчера, а, может быть, даже куда злее, потому, что вчера это был искренний порыв, а сейчас — идет от разума, не от сердца. Еще резче и еще. И никому из них двоих от этого не хорошо. То есть — не так. Не так хорошо, как должно было быть. Ингрид кричит под ним, сама не понимая, от наслаждения или от обиды.
Он кончает, и тут же, без паузы… только один выдох… поднимается на ноги.
Идет одеваться.
Нет, сначала немного воды в лицо — остыть. И все.
Это непостижимо.
Ингрид пытается прийти в себя, отдышаться, справиться с навалившейся слабостью.
Но когда находит в себе силы хотя бы сесть — он уже натянул штаны и почти застегнул сорочку.
— Ты можешь не вставать, — бросает ей через плечо. — Я буду занят весь день, никто не потревожит тебя. Спи, еще очень рано. Потом скажи слугам, тебе принесут завтрак. И твое платье скоро принесут, я распорядился. Отдыхай.
В его голосе сухая отстраненная вежливость.
Мальчишка… Бог ты мой! Она задела его чувства. Но он слишком взрослый и слишком сильный, чтобы это показать. У него ведь вообще нет никаких чувств — это известно всем.
Нельзя же так!
Собравшись с силами Ингрид встает.
Успеть, пока он не ушел.
Подходит, обнимает его сзади, когда он почти застегнул камзол.
И телом чувствуя, как он напряжен, и как напрягается еще больше от ее объятий. Но не пытается освободиться.
Не оборачивается. Просто ждет.
— Прости, — говорит она.
- Не говори глупости.