— Ну и сестры у тебя!
— Не все. Эйдис — огонь, мне до нее далеко. А Ньяль не такая. Тихая, скромная девочка… ей скоро десять. Боюсь, ей будет тяжело… Агнес и Беате еще маленькие.
— А братья?
Сигваль пожимает плечами.
— С Хальдором мы никогда не ладили. Не знаю, не сходилось, ни когда были детьми, ни сейчас. Он любит музыку, древних философов, охоту и пиры. А война и политика не интересуют его совсем, он выше этого. Честно говоря, меня страшно пугает мысль, что такой человек может стать королем. Бранд смог бы. Он совсем ребенок, но характер у него есть.
— А тебя, значит, интересуется война?
Сигваль фыркает, и даже трет пальцами лоб.
— Я всегда знал, что мне от этого никуда не деться. Вот из Эйдис вышел бы отличный король, будь она мужчиной. Но она и так уже почти все прибрала к рукам. У нее это от души, а я — скорее по необходимости, — он вздыхает. — Четыре года назад, на Галинкосах, убили дядю Хейдара, в бою, стрелой в горло. Там вообще было непросто, мы шли вперед, но потери слишком большие. Нам травили колодцы, перекрывали дороги и поставки еды. И среди своих — непрерывные споры о том, как стоит поступить, как вести войну и не вернуться ли домой. Дядя сдерживал их, но без него сразу посыпалось. Еще труп не успел остыть, как шакалы взялись делить добычу, чтобы сразу разбежаться. И я понял, что либо прямо сейчас, к утру, я беру это в свои руки, либо все летит, нахрен, к чертям.
Он замолкает.
— Вы же победили тогда?
— Победили, — устало говорит Сигваль. — До сих пор не понимаю, как удалось.
— Благодаря тебе.
Он болезненно морщится.
— В какой-то момент понимаешь, что за тебя этого не сделает никто. Твоя победа или твое поражение, если оно лично твое — это не так важно. Но важны люди, которые идут за тобой, их жизнь и смерть на твоей совести. Все вдруг меняется. У меня тогда, в девятнадцать лет, уже был неплохой военный опыт. Но настоящего опыта командования не было, ответственности такой не было.
Хмурится, смотрит в потолок.
— Страшно было? — спрашивает Оливия.
— Да, — говорит он. — Очень. Пиздец, как страшно. Ты силой заставляешь людей делать то, что они делать не хотят, и не можешь знать заранее — прав ты или нет. И если не прав, то они все погибнут. Это будет только твоя вина… Но за тебя все равно никто не решит.
С шипением втягивает воздух сквозь зубы. Садится… Оливии даже кажется, что он сейчас вскочит на ноги, убежит… но нет, сдерживается. Только до хруста сжимает пальцы.
— Прости, — говорит тихо. — Заснуть все это точно не поможет.
Оливия протягивает руку, касаясь его плеча, смотрит на него.