Сигваль тоже не спит, но лежит совсем тихо, закрыв глаза, только дыхание выдает.
И все же, он сдается первым.
— Лив, не спится? — тихо говорит он.
— Нет, — она пододвигается ближе к краю, чтобы видеть его. — Я мешаю тебе?
Он лежит на спине, подсунув одну руку под голову. И только сейчас открывает глаза, смотрит на нее.
— Совсем не мешаешь. Я тоже не сплю, да и, честно говоря, не хочу пока. А ты скучаешь по дому, или мое присутствие так смущает тебя?
Он просто лежит и смотрит на нее, снизу вверх.
Сложно сказать…
— Не знаю, — говорит Оливия. — Я скучаю… но, с другой стороны, почти рада, что уехала оттуда. Последнее время все было непросто. Я понимала, что рано или поздно мне придется выйти замуж и уехать. Не знаю… Скучаю, да. А ты… я пока не очень понимаю, чего от тебя ждать. Просто слишком много всего сразу.
— Да, — соглашается он. — Много. Когда вся жизнь резко меняется, то не до спокойного сна.
Вдруг так хочется узнать про него побольше. Разобраться в нем.
— А с тобой такое бывало? Перемены?
— Не так, как у тебя, — говорит он, — но было, да. Моменты, когда понимаешь, что по-старому уже не будет. Я… В пятнадцать лет я впервые отравился на войну, вместе с дядей. Нет, тогда война для меня была развлечением, дело не в этом. Меня и в бой-то не пускали, только посмотреть со стороны и поучиться, как это бывает. И кажется, что бессмертен, и что ничего плохого случиться не может. С кем угодно, но не со мной. Дядя рядом, а я под его защитой, — Сигваль вздыхает, замолкает ненадолго. — Но вернувшись, я узнал, что мама умерла, а сестра выходит замуж, и я, возможно, больше не увижу ее. Ты возвращаешься домой, но прежнего дома больше нет… мир вдруг так стремительно пустеет.
Он поджимает губы, какое-то время смотрит в сторону, почти неподвижно.
Оливия понимает… когда ее мать умерла, она еще долго не могла прийти в себя.
Сестра…
— Эйдис? Вы были близки с ней?
— Да. Она старше меня чуть больше, чем на год. В детстве мы всегда играли с ней, во все мальчишечьи игры, она никогда не была примерной девочкой. Могла любого парня за пояс заткнуть. Она и сейчас может. Юн шарахался от нее, Генрих ее боится, — Сигваль улыбается. — Говорят, она пошла в нашу бабку. Все всегда решала сама. Только замуж по собственному выбору выйти не удалось, ее выдали так же, как и тебя, для укрепления мира. Хотя, она говорит, что не жалеет.
— Скучаешь?
— Да, — говорит он.
— А Юн боялся?
Сигваль смеется.
— Она лишила его невинности. Не он ее, а она его, прижала где-то в углу, так, что деваться было куда. И совершенно не стеснялась этого. Он влюбился в нее по уши, но шарахался все равно.