* * *
* * *
* * *
* * *
— Ты выглядишь потрясающе, — улыбается мне Полянский. — рад, что все подошло.
Я быстро вешаю верхнюю одежду в Вероникин шкафчик, чмокаю дочь на прощание. Зверь присаживается перед ней на корточки и она обхватывает его мощную бычью шею.
Мамочки, что идут впереди нас то и дело озираются, многозначительно переглядываясь друг с другом. Доходим до группы. Воспитательница и нянечка встречают детей и их родителей. На фоне простеньких китайских пуховиков и дубленок мы с Вероникой выглядим чуть ли не барынями. Все женщины смотрят на нас осуждающе, а мысленно, скорее всего, крутят пальцами у виска. Я бы и сама покрутила увидев разодетых в пух и прах в обычном муниципальном садике, но мы же сейчас женщины Зверя, а у него всё должно быть «самое лучшее»…
— Что происходит? — выходит сипло.
— В садик? — не верится мне. Такие слова как садик, привычная работа остались где-то в другой жизни, которая теперь безвозвратно утрачена.
Вероника, соскучившись по друзьям, буквально выпрыгивает из детского кресла, что успели установить в машине Зверя за ночь (и почему я не удивлена этому?). Зверь же вальяжно подает мне руку, но проигнорировав его помощь, я спрыгиваю с высокой посадки джипа на каблуки, заметно подвернув ногу. Артем подхватывает меня, на секунду наши ладони соприкасаются, прошив меня током. Перекрещиваем наши взгляды на мгновение, но этого достаточно, чтобы между нами зажглось пламя ярости. Зверь буквально готов сожрать меня, я же готова к убийству. Его убийству!
— А мама? — продолжает улыбаться Вероника.
Несколько знакомых мам из нашей группы пристально смотрят на наши телодвижения. Вот только сплетен мне еще не хватало. В садик нас всегда привозил Андрей и оставался в машине. Теперь же нас привез совершенно чужой мужчина, да еще и за руки мы с ним держимся…
— В каком смысле? — бледнеет педагог.
— Я о другом! — с нажимом говорю я, имея ввиду то, как он посмел представиться дочери.
— Я поняла вас, Артем Борисович, но с этим вопросом вам, нужно подойти к заведующей.
Дочь, словно чувствует мой взгляд, ворочается и открывает глазки. На меня смотрят два сонных черных уголька, а горло комом перехватывает от счастья. И тут происходит чудо. Дочь растягивает губки и улыбается мне, а я в порыве нежности открываю свои объятия для нее. Она косится на спящую маму, и обратно на меня, застыв в нерешительности, пойти ко мне на руки, или остаться под защитой мамы.
— Делаю что? — прикидывается идиотом Полянский.
Он открывает встроенный скрытый шкаф и достает оттуда нечто объемное в двух чехлах. Шубы! Причем одинаковые, одна побольше, на меня, вторая поменьше, как раз для Вероники.