Стасик сказал:
Получалось, что Зяма не доверяла нам с мамой свои запасы изюма. Надо было что-то с этим делать.
Видимо, количество поэтов было в то время самой больной темой в Переделкино. Но мы со Стасиком были хорошо подготовлены. Мы владели статистикой. И я сказал:
Танец с саблями
- А кто? – спросил я удивленно.
А Стасик сказал задумчиво:
В общем-то, этот роман - и есть мой черный ящик. В нем изложено все, что со мной случилось. Как сначала все было нормально, потом отказ первого двигателя, потом второго и третьего, в общем, отказ всех двигателей, потом отказ всей гидравлики, конечно, пожар, я пытался дотянуть до запасного аэродрома, но не получилось, когда понял, что все, ушел как можно дальше от города – людей спасал. Потом взрыв. А город спал. А город подумал – ученья идут. Да.
- Пойдем танцевать.
Милой обыденщиной
Это был глупый вопрос, потому что было видно, что дядя Эдик - живой и крепкий человек. Дядя Эдик не ответил на крики. Он не слышал их. Он не смотрел на свои глубоко вошедшие в грунт прямые ноги. Он смотрел вдаль. Он слушал звук моря.
Пуговицы в ряд!
- Тише, умоляю вас, мальчики, тише. Он же… спит!
Мне понравилось. Хорошо это как-то – медведей безвинных. Век такой длинный - это так себе, полная хуйня, да и не геройская это маза – век длинный, геройская маза – век короткий. А вот «медведей безвинных» - это хорошо. Никто меня не убедит в том, что это плохо. Потому что я всегда отличу хорошую строчку от плохой. Это меня Бунин научил.
Черный авангард
Я тоже заглянул в окно. Стасик последовал моему примеру. Мы увидели Вознесенского, который сидел у камина. Мне понравилось. Лицо у него было печальное, с глазами. Так я себе его и представлял.
Единый менеджер
Стасик покачал головой. И признался. Что пренебрег моим советом, и вместо Блока стал читать свои стихи. Причем сначала громко заявил, что прочитает Блока, а потом от волнения стал читать свои. То есть, стал выдавать их за Блока. Приемную комиссию стихотворение Блока, в котором туманный Блок просит военкомат постричь его в Афган, где за каждым кустом притаился душман – шокировало. Стасику, как было мной напророчено, сказали:
Я удивился и сказал маме, что ничего священного у родины я не одалживал. Мама испугалась тогда за меня и спросила:
Потом дядя Эдик с трудом вынул ноги из грунта, и посмотрел наверх. На нас. В его взгляде была жалость. Это была жалость матроса к обитателям суши, жалость кита к земноводным.
Вознесенский мягко улыбнулся в ответ и спросил:
- Что смотришь, мальчик? – ядовито спросил меня Бунин. – Что, может, Маяковского не хватает?