— Да ладно, у Минуса этих баб, как… как собак нерезаных, он им счет потерял, не убудет…
— Тут не как собак, тут вопрос штучный, любовь. Любовь — это ж сплошная эмоция, сам озлобится, других озлобит… Волну протеста, не дай боже, поднимет. Давайте другую какую-нибудь отберем у него, да можно и не одну, а три, но других.
— Где Нада?
— Товарищ кома…
— Нада где?
— И последнее. Хоть мы ее и проверили, и ничего такого не обнаружили, но врать не буду, ста процентов не дам, что она не агент СБУ. Все-таки с той стороны зашла, кто ее знает… Если что, я предупредил. А Минус вас дезинформировал, товарищ командарм. Никуда Нада не сбежала. Он ее от вас в прачечной спрятал. Думал, не догадаемся и не станем в таком почти отхожем месте искать, но мы люди не брезгливые… Багор, веди!
Вошел Багор, держа кий в положении «патруль». Привел Наду.
— Вот она, — отрапортовали дуэтом Багор и Сим.
— Благодарю за службу, — сказал Фреза, глядя сквозь них на Наду. — Можете идти. Возьмите у Трефа по ордену, любому, какому захотите. Я подпишу наградной.
ПОСЛЕ БОРЩА
После борща они занимались любовью. После любви доедали борщ и говорили о покупке соляного экрана для бани. Говорила больше Нада, а Фреза, которого она по созвучию звала Федей (не товарищем же командармом в постели его звать и уж тем более не Фрезой, а настоящего своего имени он ей назвать не мог), поддакивал и одобрительно улыбался.
Она никогда ни разу не заговорила о Минусе. Ни разу не загрустила, хотя и слишком веселой не была. Не стремилась в объятия командарма, но и оказавшись в них, не пыталась вырваться. С ней невозможно было поссориться, при малейших признаках раздражения она поворачивала слова и события так, что злоба сбивалась, проскакивала мимо или отставала. Много чего просила, но все ее просьбы шли не от жадности, а скорее наоборот, от щедрости и беспечности, так они были просты, так легко и недорого было их выполнять.
Фреза не задумывался, что ей движет. Он привык видеть рядом людей с подавленной волей, и она была для него из их числа. Вела себя правильно, делала то, что требуется, потому что вести себя неправильно в таком месте и с таким, как он, опасно. Он не пытался понять, любит ли она его, как не вникал, любит ли родину идущий в атаку солдат — идет, стреляет и ладно, правильно делает, лучше бы, конечно, любил, но можно и так.
«Хорошо, о господи, как хорошо! — улыбался он, когда был с ней. — Ну да ничего, надо потерпеть, это пройдет».
Вот и сейчас он урчал про себя: «Хорошо, о господи, как хорошо-то… кто-то звонит… о, по закрытому, опять х…ня какая-нибудь, эх».