И тут Уннар-зашем овладело иррациональное и совершенно непробиваемое упрямство. Он кое-как поднялся с пола, прислонился спиной к стене и презрительно плюнул на пол.
— Я никогда… — слова давались с трудом, из горла выползало сдавленное сипение. — «сорвал голос». — никогда ничего не скажу визару.
— Тогда продолжим, — холодно заключил визар, — Лисса.
— Отдай его мне, — снова попросила женщина, — ты от него ничего не добьешься.
— Все же попробуем повторить. А потом делай что хочешь, только помни о том, что это — примитив, не более.
Уннар-заш закрыл глаза и начал молиться полуночным духам, чтобы те поскорее забрали его к себе. Лисса подняла руки, и даже с закрытыми глазами он видел, как к его телу тянутся от ее пальцев тонкие сверкающие нити.
* * *
Наверное, он все-таки умер.
Тело было исполнено необыкновенной легкости. Мысли — кристально чисты. В окно лился яркий солнечный свет, доносился умиротворяющий шелест листвы. Все это настолько походило на те далекие дни в Хеттре, что Уннар-заш ничуть не удивился бы, окажись его тело телом маленького мальчика.
…Но нет. Руки оказались прежними, загорелыми, исчерканными белыми шрамами.
Он огляделся, приподнявшись на локте. Все было тихо, просто, чисто. Кровать, застланная грубым полотном, резной деревянный сундук у стены напротив. На сундуке была разложена одежда, штаны и рубаха, из такого же полотна, что и простыни. Дверь, ведущая из комнаты — с затейливой деревянной резьбой — была приоткрыта, и оттуда доносилось тихое мерное постукивание.
Все-таки он был жив, и — что вероятнее всего — по-прежнему находился в плену. Но почему его перестали пытать? Неужели в беспамятстве все рассказал?
Теряясь в догадках, Уннар-заш неслышно поднялся с кровати, осторожно, стараясь не скрипнуть половицей, подошел к сундуку. Одежда оказалась совершенно новой, грубое полотно даже слегка царапало кожу. Уннар-заш нырнул в штаны, завязал матерчатый пояс, потом кое-как втиснулся в рубаху — она оказалась узковатой в плечах и угрожающе затрещала по швам, стоило согнуть руки в локтях. Провел пятерней по спутанным волосам, откидывая их назад, и внезапно понял, что пока он был в беспамятстве, ему вымыли голову и сбрили бороду — подбородок был гладким, как никогда раньше.
«Боишься выходить, да?» — усмехнулся он про себя, и тут же оправдательно заметил, — «немудрено, что боишься».
Но вечно отсиживаться в комнате все равно бы не получилось, и, вдохнув поглубже, как перед прыжком в воду, Уннар-заш толкнул дверь.
Следующая комната походила на кухню: он увидел большой деревянный стол, стулья, сложенную из камня печь, где тихо потрескивали поленья и булькало что-то съестное. У стола стояла женщина в длинной, до колен, тунике, и тяжелым ножом рубила зелень. Она не обернулась, видимо, не расслышав приближения Уннар-заша, а он, в свою очередь не знал, что делать и молча смотрел на толстую косу цвета воронова крыла, змеей спускающуюся до пояса.