— Все нормально, мне уже лучше, — пробормотал он, послушно опускаясь на кровать. Вспомнив, что туземцы не могли понять смысл его слов, Хаммонд заставил себя улыбнуться и кивнул головой.
Его новые друзья переглянулись с видимым облегчением. Куобба сказал многозначительно:
— Эн нун до врамен, — и пошел в дальний угол комнаты. Оттуда он вернулся, довольно улыбаясь и держа в руках какие-то предметы.
Хаммонд узнал свою куртку с «молниями» и находившиеся в ее карманах вещи — справочник с астронавигационными таблицами, карманный калькулятор, пузырек, наполовину заполненный тонизирующими таблетками. Он кивнул и указал пальцем на грудь — мол, верно, это мое.
Поначалу он не мог понять восторга Куоббы, но затем до него дошло: ну конечно, эти вещи доказывали, что невесть откуда взявшийся гость — не врамен! В глазах Ивы зажглось даже некое благоговение — девушка смотрела на него, словно на ожившего динозавра. Вскоре в комнату вошел и Дон Вильсон, на его лице также не было прежней враждебности.
Хаммонд почувствовал себя куда уверенней. Разумеется, все его вещи, даже пуговицы на куртке и пломба в зубе, доказывали, что он не лгал! На всякий случай он все же еще раз показал на себя пальцем и объявил:
— «Врамен»… — и покачал головой. Затем указал на туземцев и спросил: — «Врамен»?
Ива отчаянно замотала головой, иссиня-черные волосы заметались по ее плечам.
— Нун! Зин до хоомен.
«Хоомен»? Быть может, так называют себя эти люди? Немного похоже на «хомо сапиенс». Хаммонд хотел было попытаться уточнить это, но Ива ласково погладила его по лицу — своеобразная команда «спать». Боясь, что ночные кошмары могут вновь ввергнуть его в ледяное небытие, Хаммонд в ответ покачал головой. Но не смог бороться с лекарством, которое дала ему девушка, и провалился в темноту.
На этот раз он спал без сновидений. Прошло еще несколько дней, которые измерялись для него здесь, в каменном подземелье, только периодами сна и бодрствования.
Постепенно стали возвращаться силы. У него почти не было аппетита; то пресное желе, которое ему давали трижды в день, и не могло возбудить желание как следует поесть. Но так или иначе, он поправлялся.
Порой ему хотелось встать, но Дон Вильсон и его дочь Ива не разрешали этого. Поначалу ему запрещали даже разговаривать, так что оставалось только лежать на кровати и смотреть в потолок. И тогда Хаммонд вспоминал о друзьях, умерших сто веков назад, об исчезнувших без следа в безднах времени нациях и народах. В такие часы он чувствовал себя совершенно одиноким, и только одна вещь спасала его от сумасшествия.