— Очень мило, что ты следила за событиями моей личной жизни, — как можно более едко сказал я. — В то время как мне было до тебя похер.
— Ну конечно, когда тебе обо мне думать, ты же бухал. Неудачник.
— Тебе не понять, что я потерял. Ты плакала из-за утонувшей машины.
— Конечно, — вдруг крикнула она. — Как мне понять! Я же мышь! Тупая истеричка и малолетняя шлюха! Откуда мне знать, что такое потери?
Бублик выскочил из-под стола и испуганно взвизгнул. Он боялся ссор, как ребёнок, ещё с тех пор, когда я жил с Анькой. Анька заводилась с пол оборота, и утихомирить её можно было лишь звонкой пощечиной и диким сексом. Впрочем, неплохо работали и денежные подачки. Боюсь, сейчас он решил, что прежние времена вернулись. Я хотел сказать ему, что это невозможно, это глупость, эта девушка, что стоит передо мной, тяжело дыша — полна старых обид, но она ничего не значит для меня. Ничего. И нелепое желание мять и кусать её тело тоже ничего не значит. Оно прошло, испарилось, придавленное тяжёлым словом неудачник.
— Можешь не благодарить меня за спасение.
— И в мыслях не было, — она, чуть качнувшись, повернулась к дверям и остановилась вдруг. Длинный плед волочился за ней по полу, кончик его вымок в натекшей на пол луже. Подумала немного. Я смотрел на неё, и понимал, что сейчас старая ненависть, обида толкает её, как и меня когда то, заставляет выискивать слова, которые могут ранить ещё больнее. И сказала, кивнув на кружку с коньяком, которую я все ещё держал в руках: — Выпей. Ты же хочешь, я знаю.
И ушла. Оставив меня наедине с забористо пахнущим коньяком и мгновенно вспыхнувшей яростью. Вдруг захотелось последовать её совету, взять, и выпить залпом содержимое кружки. Я воочию представил, как коньяк обжигает моё горло и растекается теплом по венам, даря покой и ясность мыслей. Но все, что я сделал, это, широко размахнувшись, бросил кружкой о стену. Она упала, расколовшись и расплескав коньяк. Следующее желание — так же раздавить её голову. Сжать руками и надавить что есть сил, дробя на мелкие кусочки. Я шагнул вперёд, наступил на осколки, которые хрустнули под подошвами. Убить её. Её давно нужно было убить, ещё тогда, много лет назад. Еще тогда, когда она не вызывала у меня таких…мыслей. Я сам удивился ярости, которая вдруг меня охватила. Я шагал по темному коридору, такого короткому, и думал, неужели я и в самом деле возьму, и убью её? Коридор закончился до обидного быстро. Я нашёл её в гостиной. Она сидела на стуле, прислонив его к тёплому боку кирпичной печи, и спала, свесив голову. Я ухмыльнулся. И это её я собрался убивать? Жалкую, насквозь замерзшую, которую — сам не могу поверить — за что-то любит моя мама. А дальше я сделал то, за что потом корил себя до самого рассвета. Я поднял её на руки. Такую лёгкую, почти невесомую. Теперь, спящей, она не притворялась, не зажмуривала сердито глаза — она просто спала. И прижималась ко мне, приникала всем сладким сонным телом. Я выругался. Положил её на диван, на котором сам коротал прошлую ночь. Накрыл одеялом, подкинул в печь дров. Успокоившийся Бублик появился из ниоткуда, влез на диван и лег в её ногах.