Только Давид все равно выходит, и я понимаю, почему он сейчас такой бесстрашный — я отлично "вижу", как он — впервые на моей памяти вот такой — яркий, с аурой, сотканной исключительно из тёплых, но бурлящих, искрящихся цветов — идет к нашей машине. И такой он близок мне и понятен. И я знаю, с ним происходит что-то подобное, что-то похожее на мое собственное нынешнее состояние.
— Пророк, поехали в Новгород! Я думаю, там тоже есть доктор — осмотрит Гайку.
— Ты уверен?
— Она спит. А к обеду мы точно будем на месте. Только вы поезжайте вперед, а я следом.
— Хорошо. Давай Тимур!
— И ребята, — говорит Давид, прежде чем захлопнуть дверцу. — Не спать. Смотрите в оба!
Да уж, наверное, Антон будет в ярости, когда узнает, что я уехал, взяв минимум охраны. Только-только спасли из одной заварушки, как "великий стратег" отправился искать новые приключения.
Только всё это сейчас было мне абсолютно безразлично — чье-то недовольство, чье-то осуждение. Сейчас для меня имело смысл только одно — поскорее добраться до Миланы и все объяснить. Потому что… Да просто иначе вся моя жизнь теряла смысл.
Я извелся, вспоминая, что говорил тогда Земцову и, представляя, как это слышалось ей. Да, она должна была мне верить. Да, должна была чувствовать, что я говорю все это специально, чтобы выторговать нам свободу, обмануть его. Но она так мало знает меня. Она такая искренняя, такая доверчивая, и вовсе неудивительно, что принимает все на веру. И, на самом деле, она ничего мне не должна… Ну разве что любить…
Более того, она ведь ребенка защищала, того, который, возможно (ну был ведь такой шанс), мог бы у нас быть! А тут… нельзя, в общем, судить.
Но все эти размышления — всего лишь оправдания для себя самого. Я просто сходил с ума от тоски по ней. И любой ценой должен был вернуть свою девочку.
Ночь в дороге прошла в размышлениях — если бы подобное мне пришлось делать до катастрофы (ехать к женщине, которой причинил боль, которую обидел), в другой, вероятной, более радужной реальности, то я бы купил цветы, подарок, а сейчас… сейчас мог рассчитывать только на свое красноречие и, может быть, совсем немного на Зверя, которого забрал у Техников, где бросил, отправляясь на поиски Миланы в первый раз.
Что удивительно, животное, казалось, помнило меня — с недовольством, но все-таки позволило взять на руки. Техники же, кажется, едва не перекрестились от счастья, поняв, что "страшный" зверь наконец-то покидает их.
Он, выпущенный на заднее сиденье, между мной и Богданом, раздумывал недолго — шагнул в мою сторону и, стараясь все же не касаться, свернулся калачиком рядом.