Но не хотелось и быть похожей на какую-нибудь другую девушку. Вы же понимаете, о чем я говорю? Хотелось стать совсем прозрачной, бесплотной тенью, но кроме того — понравиться.
Только спускаясь по лестнице, я обнаружила, что на мне дурацкие черные носки, что ноги у меня не так уж гладко выбриты, что юбка липнет к коленкам, как ласковый щенок.
Но отступать было поздно.
На лестнице я столкнулась с Катей. Она сказала:
— А вы, барышня, куда это?
А я сказала:
— Дядя Толя приехал.
Катя нахмурилась. У нее было простое, как это говорят, рязанское лицо, в какой-то степени очень красивое — высокий пучок библиотекарши к этому открытому, круглому и светлому лицу совсем не подходил. И одевалась она слишком чопорно и серо для золотистости ее кожи и внушительных объемов.
— И на кой черт им, простите, оно надо? — спросила меня Катя.
Она любила меня, как родную, что не удивительно, ведь благодаря моему существованию она сумела отправить своих настоящих детей на учебу в Москву. Когда-то Катя была учительницей в начальных классах, потом ее старший сын разбился на мотоцикле, и она осталась с двумя маленькими дочками и вечно больным мужем одна. Даже вешалась и лежала в психушке, но сумела все-таки справиться с собой и пришла просить у папы работу на заводе. А он ей доверился, чокнутой тетьке, и она стала моей няней.
Надо сказать, Катя до сих пор выглядела как чокнутая. Только не как киношная психопатка, ну, знаете, Энни Уилкс или вроде того. У нее всегда было очень серьезное выражение лица, она всеми силами старалась сохранять спокойствие каждую минуту. Никогда ее не покидала эта тайная напряженность всех сил, это ощущение надвигающейся катастрофы. Оттого, наверное, Катя всегда держалась со мной строго и отстраненно, хотя я и знала, что она очень за меня волнуется.
— А какой он? — спросила я.
— Рожа бандитская, — ответила Катя. — Ты постель заправила?
— Скоро опять ложиться.
И Катя, ворча, потопала наверх. Она все время маялась, искала себе хоть какое-то занятие, чтобы оправдать свое здесь присутствие. Я-то выросла, а ее дочкам нужно было еще немного, чтобы встать на ноги.
Наверное, я любила Катю. А, может, и нет. Не знаю. Всегда сложно сказать, любишь ли человека, когда видишь его каждый день. Теперь я точно ее люблю. Любить в разлуке намного проще кого угодно.
Катя заинтриговала меня еще сильнее, я спустилась в столовую, встала на колени перед дверью и заглянула в замочную скважину. Я увидела только мамины ноги, она скинула туфли и шевелила пальцами.
— Серьезно, Толичка? — спрашивала она.
— А ты как думаешь? — он смеялся. — Я другой человек, не, по серьезу. Вообще другой. Других таких не знаю. Я вчера под водкой был, праздновал, значит, освобождение, смотрю — и на небе звезды.