Я удивилась тому, как мало вещей может быть у слепого человека, который не цепляется за зрение.
Сколько штук нужны только, когда на них смотрят.
Никаких цветов, вазочек, статуэток, магнитиков на холодильник. Не было даже сахарницы, только пакет с торчащей из него ложкой.
Занавесок не было тоже. Только через пустое окно проходил хоть какой-то свет, золотоватый отблеск фонаря.
Как тоскливо, думала я, сидеть вечером в такой темноте, как сразу грустно на душе.
Но, если ты слепой, может быть, на душе так всегда, и нет ничего страшного в черном вечере. Ничего страшнее обычного.
— Ну че там с работой? — спросил Толик. — Да че они телятся? С людьми по телефону разговаривать, хера сложность-то.
Вован сказал:
— Из дома работать — с этим какие-то сложности. Надо ездить туда.
— А перенаправлять тебе не могут?
— Я вроде как хочу бучу там поднять, так что, может, способы и найдутся.
Я заметила, что Вован не пожимал плечами и почти не использовал никаких жестов. Тело его было похоже на костюм на вешалке, жил только голос.
Я, наконец, набралась смелости спросить:
— А что у вас с работой?
Вован повернулся в мою сторону, как бы всем телом. Он был крепкий, даже чуть толстенький, приятной такой полнотцой, занимал в комнате ощутимое пространство.
— Хочу работать на телефоне доверия, — сказал он. — Ездил в Че, прослушал курс по кризисной психологии. Но там говорят работать от них, а здесь квартиру сдать некому, на что ж я ее в Че снимать буду. Представляешь, говнюки какие?
Он помедлил и добавил:
— Извини.
— Да ничего, Толик еще и не так выражается.
— Толик так не выражается, — сказал Толик, усевшись на стул. — Ну че, жрать-то будем? Есть хочу, не могу. И водочки достань.
Сказать, что я удивилась, значит — ничего не сказать. Сердобольный Толик развалился на стуле и вовсе не думал помогать слепому парню приготовить ужин. Не думал даже достать водку.
— Слушай, Вовчинский, а загони ты эту квартиру, езжай в Че?
— Да тут трешка, что я получу-то за нее, Толь?
Вован достал из холодильника водку, банку огурцов в мутном рассоле, достал кастрюлю, наполнил ее водой, поставил на плиту.
Все как у всех. И проблемы, как у всех: что с работой, что с квартирой. Все это так не вязалось с гротескной уродливостью его лица.
— Макароны пожарю с яйцом, — сказал он.
— Супер, — ответил Толик. — Ну че ты ломаешься, как целка? Во тебе трешка позарез нужна. В хоккей в ней зимой гонять будешь или как? Че ты тут маринуешься?
— Спасибо, — пискнула я. — За макароны.
— Да они еще не готовы, — засмеялся Вован. Он не махнул рукой, хотя должен был по всем правилам. Отсутствие жестов казалось мне странным, Вован-то не был слеп с рождения, не рос таким. Наверное, он хотел отучить себя от этих проявлений зрительной формации мышления, и, может быть, ему пришлось приложить для этого много усилий.