— Хорошо, Стёпа, — улыбнулась я. — Будут вам и стихи. А сейчас иди, скоро и мне уходить уже.
Степан блеснул в темноте застенчивой улыбкой и, крепко прижимая к себе спящего сына, ушёл к лазу. А мне осталось стереть со стены последние буквы. «Аз буки веди…»
…
Сразу от магазина дорога на выход из гетто вела налево, а к тайному лазу — направо. Его давно уже разведали, да вот — не пользовались. Такими выходами можно воспользоваться лишь раз, пока охрана дремлет, а потом уж и не получится — быстро найдут и зальют бетоном. Сегодня, получается, и наступил тот самый — первый и последний раз.
Подхрамывая на больной ноге, насколько возможно тише и быстрее, задворками служб, где чаще всего нет камер слежения, пробралась до мемориала Свободы. И замерла, вжимаясь в стену и усмиряя дыхание.
Здесь всё оставили, как тогда, в далёком две тысяча четырнадцатом году… Как застала нас бремя новой эры, так и замерло тут время. Тогда уже не первый год правительство пыталась проводить мягкие реформы, расформировывая образование, здравоохранение, армию, производство… Но у них не получалось — здравый инстинкт самосохранения в обществе не допускал страшного. Как мы говорили тогда — жестокость законов компенсируется необязательностью их исполнения. И наши тогдашние правители — законно избранные продавцы российской земли — долго пытались уговорить своих новых хозяев, что бы преобразования оставались мягкими, постепенными. Но те не могли ждать. Спустя всего год за последней реформой образования Правительство Российской Федерации подписало капитуляцию в холодной войне. Так неожиданно мы все, без войны, без поражения, оказались вдруг присоединенным Штатом Россия, с правами рабочего посёлка. И первое, что сделали новые хозяева страны — запретили детолюбство. В России она, как известно, была профессиональным заболеванием очень большой социальной отрасли.
— Варя?
Влад встал рядом. Такой же бледный, с воспалёнными уставшими глазами — не легко ему даются эти дни.
— А здесь ничего не изменилось, — прошептала я.
Всё также лежал в руинах квартал, в котором точечно бомбили школу, отказавшуюся от прекращения деятельности. Тогда в ней осталась вся немногочисленная братия учителей и директор. После налёта их уже не смогли найти — видимо, прятались в подвалах, и завалило намертво. А мы… Владик тогда пришёл за мной как раз в тот момент, когда, зная, что ответом на наш ультиматум стало решительное «нет», мы выпроводили из школы всех детей и сели в кабинете директора думать, что же делать дальше. Мы были настроены решительно. Влад забежал в кабинет, швырнул шапку на стол и заорал на всех, что мы сумасшедшие, что на нас натравили авиацию, что нужно уходить… Но мы тогда решили остаться. И обессилив, он рыдал и кричал, что так мы ничего не добьёмся, что невозможно объяснить новым ценность старого. Но мы не слушали. Наверное, потому что ещё не верили, что всё кончилось… И тогда он решил спасти то, что ему было дороже всего. Меня.