— А знаете что, Полина! Переезжайте жить ко мне.
Она остановилась. Она ничего не ответила, только часто-часто заморгала. Именно тогда я заметил, что у неё длинные ресницы. И карие глаза.
— Анатолий, вы?..
— Полина! — продолжал я. — Только, пожалуйста, не пугайтесь и не подумайте ничего плохого. Я один, но у меня есть вторая комната. И я вам ничего такого не сделаю…
— Но вы меня совсем не знаете…
— Как и вы меня. Так что риск обоюден.
— Но мои вещи!.. Не знаю, не могу так, я вас стесню…
— Ни капельки. Наоборот, по хозяйству поможете. А вещи ваши мы заберём, прямо сейчас…
И, не давая опомниться, не выпуская сумочки из рук, повлёк за собой.
Смешалось в тот вечер всё сразу и вдруг, как в калейдоскопе. Помню, как мы бежали по набережной к ведущей наверх лестнице. Помню, как поднимались по шатким деревянным ступенькам, которые никак не хотели заканчиваться. Помню, как наконец, одолели лестницу и оказались на улице, по которой одна за другой проносились машины. Водитель вишнёвого «жигулёнка», высокий тощий парень со стриженым затылком и сам ехал в Университет, а потому был рад оказии, в виде платящих за проезд пассажиров.
Помню, какое впечатление на меня произвело общежитие — примерно с полдюжины четырёхэтажных корпусов серого кирпича с пыльными окнами и рядом балконов над входом — на балконах во множестве сушилось бельё. Пожилая вахтёрша сначала не хотела нас пускать — но моментально подобрела, увидев у меня в руке синенькую бумажку. Надо ли объяснять, что переговоры целиком и полностью легли на меня — Полина стояла сзади, вцепившись в мою куртку. Поднявшись по лестнице на третий этаж, мы долго шли по гулкому коридору — до окна в торцевой стене, где на подоконнике сидела изрядно помятая рыжеволосая особа, пускавшая сигаретный дым в полуоткрытую створку.
Комната, в которой жила Полина, оказалась маленькой. Три небрежно убранных постели, три тумбочки, три одёжных шкафа у противоположной стены, неизменный портативный телевизор — на маленьком экране, на сцене плясали какие-то размалёванные черти. И ведущий к окну узкий проход, где на открытой форточке сушились лифчики и трусики. На ближайшей к двери кровати сидела тощая пепельноволосая девица, чиркавшая разноцветными фломастерами в мятой тетради.
Переступив порог, Полина вдруг засмущалась. Остановилась и подняла глаза, будто спрашивала: «Вы ведь не передумаете? Это же всё серьёзно, правда?».
— Где твои вещи?
Пепельноволосая аж подпрыгнула на своей кровати.
— Ой, Полинка! Кто это?..
— Где? — повторил я.
Вещей у неё оказалось на удивление много. Новенький бежевый чемоданчик в красную клетку, на колёсиках и с выдвижной ручкой — родители специально купили, отправляя её учиться. Маленький серо-коричневый рюкзачок, стопка книг и тетрадок. И несметное количество кофточек, рубашечек, брючек, футболок… С полчаса, не меньше, она металась по комнате, вынимая всё это то из тумбочки, то из крайнего, у окна, шкафа. Кажется, кое-что из женского белья, сушившегося на форточке, тоже принадлежало ей — очень уж выразительно она на него поглядывала. Но взять, во всяком случае, при мне, постеснялась.