Эти мысли, в которых они признавались самим себе, наложили такую грустную печать на лицо Жюли, что Морис попытался словами прервать это настроение:
- Почему ты мне ничего не скажешь, моя любимая? - произнес он. - Не правда ли, как хорош этот уголок долины?
Она ответила:
- Да. Он прелестен. Но мне очень грустно.
И он, не пытаясь более искать напрасных отговорок, сказал:
- Мне также.
Они глядели несколько времени друг на друга, держась за руки. Одинаковая неуверенность волновала их обоих; не высказать ли тайну, которая их тяготит, не порвать ли, не прекратить ли муки? Они прекрасно сознавали, что потом будут страдать, но это страдание уже будет иное, оно не будет давить их страшной тяжестью; может быть, они в силах будут говорить друг с другом о своем горе.
Морису стало стыдно, что он нарушает спокойствие этого тихого уголка, но он сказал:
- Послушай. Я не хочу огорчать тебя. Я вполне твой, вполне твой! Я хочу забыть все, что не ты. Только… есть одна вещь, которая меня мучит, вещь, которой я не знаю… А когда я ее узнаю, то уверяю тебя, я уже не буду думать больше о том, что делается там, не буду никогда.
- Ну, что же… спроси меня!
Она произнесла это с такой покорностью, как-будто говорила» «Бей меня!»
- Это только одно слово… - торопливо продолжал Морис, слишком думавший о себе, чтоб отказаться от ее жертвы. - А потом мы сейчас же забудем это, не правда ли? Мы забудем то, что я у тебя спросил и то, что ты мне ответила. Ты мне обещаешь забыть?
- Я тебе обещаю.
- Ну, хорошо!… Я хочу только знать, когда ты уезжала из Парижа, Рис вернулся из Бретани?
- Да.
- И он был у вас?…
- Да.
Он хотел спросить еще «видел ли он Клару?», но выражение страшного горя на лице Жюли остановило вопрос на его губах. Он не предложил его, но тем не менее она его слышала, она его угадала. Крупные слезы, несмотря на усилие казаться спокойной, потекли по ее щекам.
Он не пил эти слезы прямо с глаз, как всегда это делал. Он даже не склонился над ней, чтобы ее успокоить. Он чувствовал, что она оттолкнула бы его, к тому же он не находил слов утешения.
Они сидели так, рядом, молчаливые и серьезные, около этой могилы, в этой живописной местности, где прелесть романтизма уже не пленяла их.
Вдруг свежий вечерний ветерок, пробившись сквозь ветви, всколыхнул светлую воду ручейка, охватил их и заставил их вздрогнуть. Солнце уже заходило! Сколько же времени просидели они так, настолько отказавшись от надежды, что даже забыли самую жизнь? И какие грезы преследовали их в этой неподвижной молчаливости? Увы! Одна и та же греза, в которой они не хотели признаться: греза смерти любовников, рядом друг с другом, после того как они оба поняли, что для их любви нет больше места в жизни.