Аббат размышлял некоторое время.
- Ваша совесть принадлежит вам, дитя мое, - сказал он. - Живите в мире с нею. Господь Бог простит вас, потому что Он вас испытывает… Выслушайте меня.
И своим странным голосом, который заставлял вибрировать, как хрусталь, нервы кающихся, он продолжал:
- Вот вы вернулись, дитя мое, вся избитая и раненая, к вашему исповеднику. Господь поразил вас в самом вашем грехе и надо его благодарить. Вы сделали путешествие в страну людской любви; вы могли бы продлить его вечно и этот стыд, как проказа, мучил бы вас всю жизнь, до гробовой доски. Вы страдаете, не так ли? Но тем не менее вы чувствуете, что сегодня вы уже лучше, чем вчера; вы уже более не представляете собою это виновное и отвратительное существо: любовницу. Да, любовницу; это слово шокирует вас потому, что я произношу его здесь в этом святом доме, перед этим распятием; но ведь еще вчера вы были ею. Вы должны обожать руку, которая вырывает вас из этого грустного положения. Конечно нельзя запретить вам любить человека, которого вы любили; это уже возвышенная любовь, если в ней нет физического влечения. Помните, я говорил вам три года назад на этом самом месте: «Есть что-то дурное в любви». Вы поняли горечь этого дурного, не правда ли? Но если отнять у любви эту дурную подкладку, то останется великая добродетель, милосердие. Ну, дитя мое, будьте же храбрее! Вы загладите ваше доброе имя честной женщины и христианки. Произносите слова покаяния; я дам вам отпущение. Станьте на колени, дитя мое; нагните голову, но воспряньте духом. И не надо слез. Как, вы возрождаетесь для духовной чистоты и плачете?
Когда были произнесены последние слова отпущения, когда священник сказал Жюли обычное: «Идите с миром», оба встали в одно время. Им хотелось тотчас же расстаться, не обмениваясь больше ни одним словом.
Они пожали друг другу руки.
- Прощайте, барыня. Вы будете навещать меня, не так ли? Не забывайте дорогу к этому дому.
- Прощайте, отец мой.
Жюли снова очутилась, теперь в уже совсем пустой, - капелле. Она опустилась на колени около клироса, у скамеек для самых маленьких воспитанниц; она машинально заняла то место, которое занимала больше тридцати лет тому назад. И над Ией совершалось чудо искренней исповеди, понятное только верующим сердцам: ее душа стала подобна невинным душам малюток, только что стоявших здесь на коленях. Аббат Гюгэ был прав, говоря, что она не создана для физической любви. Если ее сердце и продолжало еще сочиться, если из ее утомленных глаз и текли еще обильные слезы при мысли, что ее дорогой друг уже не принадлежит больше ей, что он ее не любит, то все-таки в ней что-то успокаивалось, выздоравливало, заживало, как ожог.