Аббат спросил:
- Вы отдались этому молодому человеку вскоре после вашего визита ко мне?
- Да, отец мой. Раньше, чем через три месяца.
- И вы принадлежали ему… в доме вашего мужа?
- В первый раз только… Затем… он взял отдельную квартиру и там мы виделись.
- И там, каждый раз, как он требовал от вас греха… вы соглашались?
- О, отец мой! - прервала она. - Я вижу, что вы не вполне ясно представляете себе, как я его любила! Я постоянно думала о нем, все мне надоедало, когда его не было около меня, а как только он был со мною, мне не нужно было развлечений для того, чтобы быть счастливой. Понятно, я никогда и ни в чем не могла бы ему отказать. Но мне кажется, что я была счастлива именно тем, что видела его счастливым!… Да, это именно так. Я жила для него и меня так радовала мысль, что он счастлив, благодаря мне!
- Мое бедное дитя! - начал аббат, чувствуя, что от нее ускользают угрызения совести в порыве этих нежных воспоминаний. - Вы были очень виноваты…
Наступило молчание, прерываемое лишь рыданием Жюли.
- И это добровольное пробуждение вашей чистоты душевной побудило вас вернуться ко мне и молить Господа об отпущении вам этого преступления?… Или же здесь замешаны обстоятельства?
- Отец мой, это обстоятельства. Он меня разлюбил.
Выговорив это слово, она всецело поддалась своему горю. Она рыдала, забыв даже место, где находилась и только повторяла сквозь слезы: «Он меня разлюбил! Он меня разлюбил!…»
- Встаньте, дитя мое, - сказал ей аббат, - и сядьте вот здесь… Вы слишком взволнованы, чтобы стоять на коленях.
Он вынул из одного из ящиков своего бюро флакон с солью, всегда лежавший у него наготове, и дал его Жюли. Она стала медленно вдыхать. Когда она несколько успокоилась, то сама заговорила о себе, не ожидая вопросов. Она рассказала историю своего падения, время своего полного счастья, затем возвращение Клары из монастыря, все, что предшествовало окончательному разрыву, путешествие в Германию, катастрофу…
Аббат Гюгэ слушал ее не перебивая. Когда она кончила, он спросил:
- А теперь вы совсем отказались от вашего греха?
- О, да! Совсем… Ничто не могло бы меня вернуть к нему, ничто, ничто…
- А, однако, это чувство было в вас очень глубоко. Что же, оно день за днем исчезало из вашего сердца?
- Нет. Я все еще люблю Мориса. Если это чувство надо вырвать из моего сердца, то да пощадит меня Господь!… я не могу, я никогда не заслужу прощения. Только… когда я проверяю мою совесть, то мне кажется, что нет никакого греха в этом воспоминании о Морисе. Это что-то очень сильное, но раненое, как бы это сказать?… Что-то грустное, вот как когда любят умерших. Нет, я не могу грешить, любя его таким образом.